Лиз Мур - Алая река

Гоню эту мысль. Выдавливаю:

– Томас, я тебя люблю.

И ухожу.

В Кенсингтоне паркуюсь в переулке неподалеку от дома Коннора Макклатчи. Быстрым шагом иду по Мэдисон в восточном направлении. Ныряю в аллейку, что ведет к дому с тремя буквами «Б».

За углом натыкаюсь на группку из трех человек. Это мужчины в рабочих комбинезонах, в строительных касках и тяжелых ботинках. Придется миновать их, иначе до нужного дома не доберешься. Есть еще один мужчина. На нем удлиненная куртка и недешевые джинсы.

А стоят эти люди как раз напротив дома Макклатчи.

Что им здесь надо – неизвестно. Приближаюсь. Уверенности моей чуть поубавилось.

Меня заметили. Разговор резко прекращен, все взгляды – в мою сторону.

– Вы что-то ищете? – спрашивает человек в удлиненной куртке.

Дружелюбно спрашивает. Выговор у него сугубо филадельфийский, словно он на соседней улице вырос. Но по виду ясно: уже некоторое время вращается совсем в других кругах.

– Я… я только… – Что сказать, как продолжить? – Я ищу сестру. Мне кажется, она должна быть здесь, в этом доме. – Киваю на белый дом с граффити.

– Нету здесь никаких сестер, – весело сообщает человек в удлиненной куртке. Где ему догадаться, сколько раз я слышала эту фразу! – Оно и к лучшему. Потому что завтра дом пойдет под снос. Мы вот последнюю проверку делаем.

Только теперь замечаю – дверь распахнута.

– Вы в порядке, мэм? – спрашивает один из рабочих. Наверное, я слишком надолго замолчала.

– В полнейшем.

Разворачиваюсь. Руки на бедра, последний взгляд на Мэдисон-стрит. Ну, и что делать? За моей спиной возобновляется разговор. Оказывается, на этом месте запланирован кондоминиум. Который, надо полагать, очень быстро обживут бесчисленные Лорен Спрайт. Возникнет очередной «Бомбический кофе» – место встреч благополучной молодежи… Город меняется в режиме нон-стоп. Неприкаянные и наркозависимые вынуждены сами о себе заботиться – искать новые заколочос, где можно ширнуться. Лишь немногие из них соскочат, очень немногие.

Телефон жужжит сообщением.

Вот что мне прислали: «Собор на Онтарио-стрит».

Номер отправителя сохранен без имени. Имя я и так помню. С того ноябрьского дня, когда мы впервые встретились у мистера Райта. Мы – я и Док. Он же – Коннор Макклатчи.

Собор на Онтарио-стрит.

Вообще-то, у него название есть. «Мадонна утешения». Но сколько себя помню, собор называли просто Собором – видимо, из-за внушительности. Сама я была там всего раз, в двенадцать лет. Мы ночевали у одной подружки Кейси, а утром все вместе пошли в Собор. Мне известно, что камень для стен доставили из Европы и что немыслимая высота купола, заодно с роскошью интерьера, призваны говорить о божественном величии. Несколько лет назад Собор закрыли. Об этом я прочла в газете, не обратила внимания на информацию. За последние годы в Филадельфии закрылось немало церквей.

Ехать недалеко. Трогаюсь с места.

Впервые за всю жизнь внимательно рассматриваю Собор. По адресу он относится к Двадцать пятой улице, так что во время патрулирования я мимо не езжу – не мой участок. Вид Собора жалок. Почти все окна выбиты. На главной двери – табличка «Предназначено под снос». Колокольня возвышается с восточной стороны, но колокола давно сняты. Интересно, кто их спас… А может, утилизировал?

Останавливаю машину прямо у крыльца. Дергаю все двери по очереди. Заперто. Обхожу здание. Задняя дверь раскрыта, ее держит только цепочка. Подныриваю под цепочку. Вот я внутри.

Сразу же слышатся приглушенные голоса. Инстинктивно замираю, навостряю уши. Может, раздастся хриплый, резкий голос Кейси. Но, похоже, ее здесь нет. Все голоса незнакомые. И все – очень тихие. Если б не великолепная церковная акустика, я бы вообще ни слова не уловила. Фразы эхом отскакивают от битой мраморной плитки пола, от стен, от потолочных сводов. Произнесенные шепотом, теплые, скользят ко мне по слою ледяного воздуха.

– Если б только… Этого и следовало ждать… На днях… До тех пор, пока…

В Соборе царят два запаха. Первый мне знаком с детских лет, с того периода, когда я регулярно ходила в церковь. Это запах тонколистых молитвенников, пыльных бархатных подушечек, что лежат на скамеечках для коленопреклонения. Теплый, добрый, надежный запах. Ассоциируется с рождественской ярмаркой и спектаклем, со Святым Распятием. Второй запах тянется за неприкаянными, бездомными, бесприютными. Неотделим от них. И его я тоже узнаю́ безошибочно. Два острых световых луча, как два копья, вонзились в пол основной части здания. Она называется «неф». Слово возникает в мозгу со скоростью вспышки, сопровождается видением: сестра Жозефа, моя любимая школьная наставница, чертит на доске план католического храма, пишет: «неф», «алтарь», «апсида», «часовня», «баптистерий». И мое любимое – «сакристия». Все их помню назубок.

Очень медленно световые копья растворяются, тают, как сахар в напитке. И теперь видны люди. На всех скамьях. Сидят с терпеливыми лицами, будто дожидаясь мессы. Стоят. Занимают за амвоном кресла, больше похожие на троны. Всего здесь человек двадцать-тридцать. Может, больше.

Тишину вспарывает младенческий плач. Разговоры прекращаются, но через минуту жужжат по-прежнему. Чувствую желание отыскать этого ребенка, схватить, унести и спрятать.

Мимо меня, почти толкнув, проскакивает женщина. Бросает на ходу:

– Чего растопырилась?

– Извините… – мямлю я. Спохватываюсь, бегу за ней.

– Постойте! Можно вас спросить?..

Женщина останавливается спиной ко мне, медлит обернуться.

– Вы не видели Кейси? Или Конни? Или Дока?

Свет почти не проникает в боковой неф, где мы находимся. Лицо женщины едва различимо. Но хорошо видно, как она напрягается при звуках названных мною имен. Мне достается подозрительный взгляд.

– Наверху поищи, – советует женщина, кивнув на темный дверной проем. Сама дверь снята с петель, стоит, прислоненная к стене. В проеме угадывается лестница.

Начинаю подъем. Теперь голосов из главного зала почти не слышно. Не знаю, куда иду. С каждым шагом воздух все холоднее. Освещаю путь сотовым телефоном. Боковым зрением вижу: кто-то копошится с обеих сторон. Мыши, наверное, а может, тараканы. Или просто многолетняя пыль.

Лестница покрыта полугнилым ковром, что позволяет передвигаться беззвучно. Считаю ступени. Двадцать. Сорок. Лестничная площадка. Дверь. Я ее подергала, приложилась к ней плечом. Дверь не поддалась.

После шестидесятой ступени в лестничный колодец вливается порция слабого света. Двустворчатая дверь с двумя слепыми квадратами – наверное, в них были витражи. Ну да – они-то, разбитые вдребезги, и хрустят у меня под ногами. По ту сторону слышны голоса.