Антон Чиж - Выгодный риск

Татаринов понял, что у пристава личные счеты с доктором, и взялся со всем усердием. Даже чернила согревал дыханием.

– Собирайтесь, Австидийский, – сказал Носков, оправляя портупею.

Доктор выразил все возмущение, какое успел накопить за ночь:

– Что значит «собирайтесь»?

– Едете в участок со мной.

– По какой такой надобности? Это что такое?

– Надобность очевидная, – сказал пристав, чувствуя, как бессильная злоба раздирает докторишку. – Труп в вашем кабинете.

– Вы что, меня подозреваете? Это абсурд!

– Будем разбираться… Тщательно.

Вскочив, доктор угрожающе замахал рукой:

– Не сметь со мной так обращаться! Я вас не боюсь! Я вам не позволю! На каком основании меня арестовали? Я буду жаловаться прокурору!

– Не арестовали, а задержали для выяснения и дачи показаний, – меланхолично ответил Носков, привыкший к подобным воплям.

– Не поеду! Не имеете права! Произвол!

– Не поедете? Так поведем… Лопахин, конвоируй задержанного в участок…

Как только Австидийский понял, что его поведут под револьвером городового по улицам, где живут его пациенты, боевой дух испарился. Он стал мил, покладист и даже любезен, прося прощения за глупую выходку: устал, не спал ночь…

Пристав явил милость не позорить доктора, но решение не изменил: разбирательство будет в участке. И точка.

Страховое общество «Стабильность» открылось ровно в девять утра. Как в любой день. В приемном зале было тихо. Служащие, то есть страховые агенты, обычно общительные, были молчаливы, сидели за столами и тщательно занимались бумагами. Когда звякнул колокольчик и вошел первый посетитель, все головы обратились к нему. И тут же обменялись между собой понимающими взглядами.

– Доброе утро, господа, – сказал Пушкин. Таиться не имело смысла.

Судя по нестройным ответам, утро было не сказать чтобы доброе. Долг вежливости заставил страхового агента Казачкова, дежурившего по конторе, подойти к гостю.

– Чем могу служить, господин Пушкин?

– Господин Алабьев, как я понимаю, вернулся?

Немного сообразив, каким именно Алабьевым интересуются, Казачков ответил:

– Никак нет-с… Макар Иванович еще в отъезде-с…

– А Кирилл Макарович?

Тут страховой агент потерял с лица приятную улыбку.

– Господин управляющий с утра открыл-с контору. – Тут он сделал драматическую паузу и продолжил шепотом: – и сразу уехал-с! Отмечу: в большом волнении… Выглядел дурно, неопрятно, будто не спал ночь. Ума не приложу, что случилось…

– Не объяснился?

– Нет-с… Мы в большой тревоге пребываем…

– А если потребуется страховая выплата?

– В кассе на такой случай имеется некоторая сумма…

– Разумно. – Пушкин глазами показал, что просит приблизиться. Казачков понял, встав вплотную. – Вчера вечером Валерия Макаровна появилась?

– Никак нет-с, – прошептал страховой агент.

– Во сколько разошлись?

– Почти сразу после… После… – Пушкин понял то, что неудобно произносить вслух. – Кирилл Макарович был крайне расстроен-с обстоятельствами…

– В приемной зале имеется общий снимок?

Казачков пригласил следовать за ним. Он подвел к дальней стене, на которой располагались портреты царствующей четы и памятные фотографии. Больший из снимков был парадным портретом страховщиков. Пушкина интересовал владелец общества. Даже в сидячем положении фигура его отличалась массивностью. Как у императора, чей день рождения сегодня праздновала империя. Лицо тяжелое, как гиря, запоминалось без особых примет. Как нечто большое, мимо чего нельзя пройти.

– Слышал, брат Макара Ивановича похож на него…

Казачков немного замялся, но желание выложить сплетни победило.

– Чрезвычайно-с, – сказал он доверительно.

– Заходит сюда в контору?

– Давно-с… Лет пять назад. Сильно повздорили с Макаром Ивановичем… Чуть стулом в него не кинул… Ужасная история…

Причина спора между братьями, очевидно, была стара как мир. То есть стара как деньги. Когда у одного их слишком много, а у другого их нет. И богатый не хочет делиться с бедствующим. Больше братьям делить было нечего.

– Где он живет?

Страховой агент понятия не имел, где найти брата своего хозяина.

Пушкин оглянулся на зал.

– Не вижу господина Малецкого.

– Сами в изумлении, – Казачков картинно пожал плечами. – Ни записки, ни известия… Не явился…

– Он ведь с вами играл в «Гусика»?

– Чудесная игра! И такая азартная, хоть детская…

– Попадал на поле «смерть»?

– Еще бы! Так разозлился, что был вынужден начать с начала, мы все смеялись… Грозился выиграть, а проигрался в пух…

Еще немного, и Пушкину раскрыли бы все тайны страхования. Он только спросил адрес исчезнувшего Малецкого и просил передать Кириллу Макаровичу, чтобы тот сразу дал знать в сыск, когда тот появится. Казачков обещал выполнить непременно. И даже проводил до дверей. Ну в точности как управляющий. Быть может, втайне примерял на себя его роль? Кто знает, что скрывает страховая душа…

…Малецкий снимал квартиру неподалеку от службы, в Дурновском переулке. Дворник, которого Пушкин застал за неторопливой чисткой снега, не видел, чтобы жилец со второго этажа выходил сегодня. И гостей у него не было. Поднявшись вместе с дворником, Пушкин постучал, но никто не ответил. Даже после ударов кулаком, от которого и мертвый бы проснулся. Дворнику было приказано бежать за столяром: придется ломать дверь.

Михаил Аркадьевич Эфенбах свято соблюдал традиции. Утром рано явился в сыск в парадном мундире по случаю дня рождения императора и приема, который вечером давал для высших чиновников московский генерал-губернатор великий князь Сергей Александрович. У каждого из своих чиновников он попросил прощения за «прегрешения вольные и невольные», сам простил грешных и троекратно облобызался. После чего Лелюхин, Кирьяков и Актаев были приглашены в кабинет отметить двойной праздник рюмкой коньяка.

– А где Пушкин? – спросил Эфенбах, утирая усы и чувствуя, что для полного счастья чего-то не хватает.

– Занят делом вдовы Ферапонтовой и страхового общества «Стабильность», – сообщил Лелюхин. – С вечера розыском занимается.

– Вот и пусть его туда, не вылазит! – сказал Михаил Аркадьевич, чрезвычайно желая знать, не пропадут ли его деньги. – Как его что, так мне непременно опять…

Что на более привычном русском означало: «Жду его с докладом сразу, как появится». Чиновник понял без перевода.

– Вот что, соколы мои раздражайшие… Сколько ужику ни виться, а щей не миновать… Хватит французу по Москве, нашей матушке белобокой, бродить… Пора и честь познать…

– Прикажете арестовать? – спросил Кирьяков, организм которого, замученный Масленицей, требовал еще рюмку, но спросить было стыдно.