Ларс Кеплер - Соглядатай

Йона шагнул к туалету, открыл дверь, но никого не обнаружил. На полочке над раковиной лежали наручные часы.

Йона поднял пистолет и распахнул дверь в гардероб. Казулы, альбы и столы висели бок о бок, разобранные по цветам, соответствующим церковному году и событиям жизни. Йона резким движением отвел облачения в сторону и заглянул в шкаф.

Что-то белело в углу. Стопка журналов о спортивных машинах.

Йона вернулся к скамьям, прошел мимо Роки, приблизился к мужчине, курившему у дверей, и спросил о священнике.

— Это я, — улыбнулся мужчина и ткнул сигарету в кофейный стаканчик у своих ног.

— Я имел в виду другого священника, — пояснил Йона.

— Здесь только я.

Йона уже успел разглядеть его руки — чистые, без следов от инъекций.

— Когда вы стали священником? — спросил он.

— Меня назначили викарием в Катринехольме, и четыре года назад я стал пастором здесь, — приветливо ответил мужчина.

— Кто служил здесь до вас?

— Рикард Магнуссон… а до него — Эрлинд Лудин и Петер Леер Якобсон, Микаэль Фриис и… не помню.

Мужчина, видимо, чем-то порезался — на ладони приклеен грязный пластырь.

— Я задам странный, может быть, вопрос, — сказал Йона. — По каким случаям в церкви собирается много священников… и они сидят на скамьях, как прихожане?

— Во время рукоположения, но тогда мы говорим о кафедральном соборе, — услужливо ответил священник и поднял стаканчик.

— А здесь? — настаивал Йона. — Неужели в здешней церкви никогда не собиралось много священников?

— Такое возможно на панихиде при погребении священника… но кого пригласить, решает семья… каких-то особых правил для священников не существует.

— Здесь бывали панихиды по священникам?

Мужчина взглянул на надгробия, на узкие дорожки и ухоженные кусты и тихо ответил:

— Я знаю, что здесь погребен Петер Леер Якобсон.

Они вошли в притвор. Тонкие руки молодого пастора покрылись гусиной кожей от холода, идущего от каменных стен.

— Когда он умер? — спросил Йона.

— Задолго до того, как я приехал сюда. Может, лет пятнадцать назад. Не знаю.

— Есть ли список тех, кто присутствовал на его погребении?

Мужчина покачал головой, подумал.

— Списка нет, но его сестра наверняка знает всех, она по-прежнему живет в доме вдового священника… Якобсон был вдовцом и содержал ее…

Йона вернулся в полумрак церкви. Роки стоял и курил в среднем проходе, прямо под средневековым триумфальным крестом. На кроваво-красном кресте висел Христос. Все его истощенное тело было в мелких ранах, как у заядлого героинщика.

— Что означает «Ossa ipsius in pace» ? — спросил Йона.

— Почему ты спрашиваешь?

— Ты сказал это под гипнозом.

— Это значит «Его кости покоятся с миром», — хрипло сказал Роки.

— Ты описал мертвого священника. Поэтому он и был подкрашен.

Они быстро прошли под сводом к выходу. Йона думал о том, почему Роки описал церемонию похорон с открытым гробом. Скончавшегося священника подгримировали и одели в белое облачение, но не он был «грязным проповедником». Роки увидел его в первый раз только во время панихиды.

Булыжная дорожка, выложенная под воротами чугунного литья со словом «Фридхем», вела к дому вдового священника, где старшей сестре Петера Леера Якобсона, Эллинор, разрешили жить после смерти хозяина. Вместе с женщиной помоложе из Шёлдинге она содержала кафе и скромную экспозицию, которая рассказывала о том, как в разное время жили в этих местах священники и их семьи.

Фридхем являл собой три красных домика с белыми оконными переплетами, открытыми ставнями и старой черепичной крышей. Дома сгрудились вокруг ухоженной лужайки со столиками кафе под плакучими березами.

Йона и Роки вошли в кафе — тесную комнату с черно-белыми фотографиями под стеклом. Йона скользнул взглядом по снимкам построек, рабочих бригад и семей священников. В трех витринах лежали траурные украшения из каменного угля, письма, чертежи и сборники псалмов.

Йона заказал две чашки кофе и печенье — за стойкой была старая женщина в пестром переднике. Она тревожно взглянула на Роки, который не улыбнулся в ответ, когда она сказала про бесплатную добавку кофе.

— Прошу прощения, — начал Йона, — вы, должно быть, Эллинор, сестра Петера Леера Якобсона?

Женщина удивленно кивнула. Когда Йона сказал, что они виделись с новым священником, который так хорошо отзывался о ее брате, голубые глаза женщины наполнились слезами.

— Петера очень, очень любили. — Она прерывисто вздохнула. — Все помнят его, все по нему до сих пор скучают…

— Наверное, вы гордились им, — улыбнулся Йона.

— Да, гордилась.

Разволновавшись, женщина сложила руки на животе, чтобы успокоиться.

— У меня есть вопрос, — продолжил Йона. — Ваш брат знал священников, которые служили поблизости?

— Да… конечно, благочинный в Катринехольме… пасторы и во Флуде, и в Стура-Мальм… И я знаю, что в конце жизни он часто бывал в церкви Лербу.

— Священники не встречались вне службы?

— Мой брат был прекрасным человеком. Честным… его очень любили…

Эллинор обвела взглядом пустое кафе, обошла стойку и показала заключенную в рамку газетную вырезку о визите монаршей четы в Стрэнгнэс.

— Петер был ассистентом-викарием на торжественном богослужении в кафедральном соборе, — гордо сообщила она. — Епископ потом благодарил его и…

— Покажи руки, — сказал Йона Роки.

Роки, не поведя бровью, засучил рукава свитера.

— Мой брат был оратором на встрече священников в Хэрнёсанде, он…

Старуха замолчала, увидев руки Роки — израненные, во вздутиях, испещренные шрамами, оставшимися после уколов, с темной сеткой вен, разъеденных аскорбиновой кислотой, с помощью которой растворяют героиновую базу.

— Он тоже священник, — сообщил Йона, не сводя с нее взгляд. — Увязнуть может каждый.

Морщинистое лицо Эллинор побледнело и застыло. Она села на деревянную скамью, зажав рот рукой.

— Мой брат изменился после несчастья… когда погибла его жена, — тихо сказала она. — Горе разрушило его, он удалился от всех… считал, что его преследуют, что все шпионят за ним.

— Когда это произошло?

— Шестнадцать лет назад…

— Что принимал ваш брат?

Эллинор затравленно посмотрела на Йону.

— На коробочках было написано «Морфин для эпидурального введения»…

Женщина покачала головой, узловатые руки беспокойно теребили цветастый передник.

— Я ничего не знала… под конец он остался совершенно один, даже дочь не выдержала. Она долго заботилась о нем, теперь я не понимаю, как у нее хватало сил.

— Но он мог проводить богослужения, выполнять свою работу?

Эллинор подняла на Йону красные, воспаленные глаза.