Александр Горский - Время смерти

Следователь, который ведет мое дело, изображает из себя этакого представителя закона, стоящего надо мной и такими, как я, и вершащего наши судьбы. На самом деле они все шакалы, всю жизнь бегающие где-то рядом и при первой возможности кусающие нас за ноги. Все до единого ненасытные шакалы. И главное с ними — это не упасть, потому что тогда за ноги они кусать не будут. Тогда они вопьются тебе в горло.

За все долгие годы, что я в бизнесе, ни один, поверь мне, ни один проверяющий не ушел от нас, не взяв денег. Пожарные, потреб-надзор, технадзор, торговый отдел, наши бывшие коллеги менты, прокуратура. Уже не помню, кто еще. Все они приходили только для того, чтобы взять с нас денег, ну и еще заполнить бумаги, из которых следует, что они приходили совсем за другим. Уже прошло много лет, но я все не могу забыть один случай. В нашем первом магазине к продавщице пришел муж, взял деньги из кассы и ушел, потом она закричала, что деньги выхватил кто-то незнакомый. В то время еще никаких камер не было, но мы с Николаем почуяли, что дело темное, поузнавали об этой продавщице и поняли, что нас просто кинули. Тогда мы поехали к ней домой. А прошло уже дня три-четыре. Они были дома оба, во всем признались, но денег уже у них не было, все потратили. Я помню, врезал мужику этому пару раз со злости да по холодильнику шибанул ногой, но ничего страшного мы с ним не сделали. Поорали да укатили.

А через пару дней за мной из милиции приехали. Эти граждане не знаю, как додумались, но написали на меня заявление, что я их избивал, повредил имущество и убить угрожал обоих. Я этому лейтенанту все объясняю, как было на самом деле, а сам ведь начальника розыска из этого отдела хорошо знаю. Говорю, вызови его, пусть послушает. Тот вышел, через несколько минут возвращается и говорит, мол, начрозыска в отъезде и будет дня через три, не раньше, а он за три дня должен или дело завести, или отказную написать. И смотрит на меня так ласково и говорит: ну ты же сам наш, ты же все понимаешь. А самому ему, засранцу, лет двадцать пять, не больше. Так хотелось ему в рожу съездить. А вместо этого пришлось ехать за деньгами и штуку баксов ему отдать. Для нас тогда это серьезные деньги были. Сначала нас обокрал сотрудник, а потом менты. Оба раза свои.

Я, когда Белоусову об этом рассказал, он рассмеялся и ответил: а что ты, мол, хочешь. Никаких своих нет. Ты один против всех. И знаешь, он прав. В бизнесе только так, и в жизни, наверное, тоже, во всяком случае, в моей жизни так вышло. Меня всегда окружали люди, которые либо стремились просто у меня что-то отнять или украсть, либо те, которые тупо завидовали тому, что у меня еще не все отнято. Ты знаешь, что у нашего торгового центра земельный участок очень мал и половина примыкающей к нему земли принадлежит Белоусову? Он давно собирается на этой территории расширить свой складской комплекс. Но тогда наша парковка уменьшится вдвое да и заезд станет не таким удобным. Арендаторы побегут, а значит, придется снижать аренду. Он держит, вернее, держал меня за горло. Поэтому я не заступился за Журбина и за его жену. Боялся. Боялся пожертвовать остатками нашего благополучия. А сейчас единственное, о чем я переживаю, — это как сложится твоя жизнь. Я не могу тебя учить, да и вряд ли ты будешь слушать мои советы, но лучшее, что ты можешь сделать, это продать все, что у нас есть, и центр в том числе, и уехать. Уехать из этой страны, где все смотрят на тебя голодными глазами, причем самые голодные глаза у тех, кто больше всех уже сожрал. Я не хочу, чтобы для тебя жизнь обернулась таким же разочарованием, как это вышло со мной».

— Печальное письмо, — Реваев снял очки и положил их на стол, — безысходное, я бы сказал.

— Да уж, — вздохнул Разумов, машинально проведя рукой по усам, — а с учетом того, как все обернулось, совсем невеселая история выходит.

— Вы уже сообщили его дочери?

— Пока нет, — покачал головой Разумов.

— Мне кажется, Олег Егорович, что лучше, если это сделаете вы лично, — Реваев положил ладонь на исписанные листы бумаги, — во всяком случае, капитану Пахомову этого делать не стоит.

— Хорошо, Юрий Дмитриевич, — кивнул Разумов.

— Вы меня ради бога извините, — вмешался в разговор Пахомов, — не слишком ли мы драматизируем? Умер подследственный. Это не есть хорошо. Но он умер сам, его не пытали, не били, с ним вообще ничего страшного не делали. То, что он обижен на следователя и весь мир заодно, так это нормальное состояние в его положении. Разве нет? А что касается письма, то дочери его передавать мы не обязаны. Цензура в изоляторе вообще такие письма не пропускает. К делу приобщать его тоже не обязательно. Здесь не самоубийство, и нет ничего касающегося непосредственно расследования. Ну и дело, если честно, теперь даже проще закрыть будет. За смертью подозреваемого. Вряд ли дочь будет требовать передачи дела в суд.

— Пошел вон. — Реваев произнес эти слова совсем негромко, даже не глядя на Пахомова.

— Не понял, — побледнел капитан. Взгляд его перебегал с лица одного полковника на другого.

— Что вы не поняли, капитан? — уже громче спросил Реваев. — Выйдите вон из кабинета.

Разумов коротким наклоном головы показал своему подчиненному, что спорить не стоит.

Не говоря ни слова, Пахомов встал и вышел из кабинета. В последний момент нервы его не выдержали, и дверь хлопнула о дверной косяк сильнее, чем следовало. Но Реваеву это было безразлично. Он вновь надел очки и принялся перечитывать письмо Баженова.

Разумов некоторое время молча наблюдал за своим столичным коллегой, затем негромко кашлянул:

— Вы, конечно, Юрий Дмитриевич, и меня можете из кабинета выгнать, я не обижусь, пойму. Но все равно скажу. Как бы ни было это грустно признавать, Пахомов во многом прав. Я говорю о том, как нам стоит распорядиться этим письмом да и всем этим делом тоже.

Реваев оторвался от чтения и посмотрел на Разумова поверх очков:

— Возможно, прав, не буду спорить. Подлецы часто бывают правы. Вот только от этого они не перестают быть подлецами.

— То есть вы считаете, что нельзя закрывать это дело в связи со смертью подозреваемого?

— Не знаю, — пожал плечами Реваев, — я же говорю, может быть, Пахомов и прав. В любом случае мне надо подумать. Сегодня мы вряд ли придем к какому-то решению.

— Я вас понял, Юрий Дмитриевич, — кивнул Разумов, — думаю, торопиться не стоит.

— Я больше думаю о том, — Реваев с грустью взглянул на Олега Егоровича, — неужели Баженов прав?

— Прав в чем? — уточнил Разумов.

— Да во всем. Во всем, что он написал.

Разумов пожал плечами и сунул руки в карманы.

— Знаете, Юрий Дмитриевич, когда я был ребенком, я никак не мог понять, как это Вселенная может быть бесконечна. Помню, пришел к отцу, он посмеялся и говорит: «Ну вот представь, что ты великий космонавт и добрался до края Вселенной». Я говорю ему: «Так и будет, папка!» Он опять смеется и спрашивает: «А что там, за краем?» Я к чему это говорю, — Разумов, как всегда в минуту волнения, провел рукой по усам, — есть вопросы, на которые ответов, наверное, нет, а даже если они есть, лучше о них не думать, иначе с ума сойти можно.