Геннадий Сорокин - Письмо ни от кого

Малышев достал из кожаной папки письмо, подписанное начальником горпромторга, и протянул его мне:

– Андрей Николаевич, в понедельник получишь в кассе материальную помощь на весь отдел и поезжай на базу за водкой. Накладные оформишь на месте.

Я глянул в письмо.

– Сколько получать? Два ящика водки? – изумился я. – Москвичи не сопьются, сорок бутылок за неделю выпить?

– Скажи спасибо, если не придется в горисполком за вторым письмом идти. Это-то кое-как выклянчил.

– Водка лишней не бывает, – заверил меня многоопытный Клементьев.

– Что у нас с «клубком»? – вернулся к текущим делам Малышев.

– Начну я, – поднял руку Геннадий Александрович. – Вчера следователь прокуратуры провел опознание по фотографиям всех сотрудников УВД. Самошкин, естественно, никого не опознал, но отложил в сторону восемь фотографий, мол, эти ребята похожи на тех, что приходили в форме в кафе. Я скажу свое мнение: он все врет. Не было никаких ментов во «Встрече». После взрыва, впопыхах и в кутерьме, Самошкин придумал подходящую версию, а как точно выглядели мнимые милиционеры, не определился. Сейчас он пытается подогнать выдуманных им ментов под предложенные фотографии. На что он надеется, я не знаю.

– Ничего ему прокуроры предъявить не смогут, – высказал свое мнение я. – Посидит с полгода да выйдет на свободу.

– Андрей Николаевич, ты сам-то веришь в то, что говоришь? – укоризненно посмотрел на меня начальник городского розыска. – Он и месяца в СИЗО не просидит – прикончат.

– Я попробовал выйти на Почемучку, – продолжил Клементьев. – Хотел его попросить, чтобы оставили Самошкина в живых, дали нам шанс с ним поработать. Бесполезно. Он даже разговаривать со мной не стал. Вся надежда, что Самошкина с первого же дня закроют в карцер, и он будет сидеть один.

– С опознанием все понятно. Андрей Николаевич, что у тебя?

– В спорткомплексе «Динамо» на постоянной основе работает двенадцать молодежных спортивных секций. Вход в здание спорткомплекса свободный, никакого учета посетителей нет в принципе. Я поинтересовался в спортотделе областного УВД, сколько у нас в городе проживает профессиональных спортсменов, числящихся за областным советом «Динамо». Шестьдесят пять человек – целых два взвода бездельников и дармоедов! Хоккеистов среди них пятеро, все фактически проживают в Новосибирске, а к нам только за зарплатой приезжают.

– У них в Новосибирске база? – уточнил Малышев.

– И спортбаза, и стадион, и семьи там. У нас они только числятся.

– Что думаешь делать?

– Ничего. Я не хочу Майковой показывать несколько десятков фотографий. Да и кого показывать? Тренеров детских секций, спортсменов? А если наш так называемый «тренер» не имеет вообще никакого отношения к «Динамо»? Он мог зайти проведать знакомого или узнать, как у его младшего брата успехи в спортивной секции. Я боюсь, что при просмотре фотографий у девчонки глаз «замылится», и мы лишимся потенциального свидетеля. Мое мнение – ее надо оставить до проведения настоящего опознания. Найдем «тренера» – предъявим. Нет, так нет.

– Согласен, – поддержал меня Малышев.

После ухода Клементьева я показал Николаю Алексеевичу личное дело агента «Стрекоза».

– Да ну! – усомнился он, ознакомившись с установочной частью. – Начальник УВД не подпишет такую линию. Придумай ей что-нибудь другое, кражи и грабежи, например.

– Ничего не буду переделывать! – рубанул я. – Если Большаков против вербовки, пускай наложит свою резолюцию. Я считаю: хватит нам голову в песок прятать. Мы не страусы. Пора открыто заявить: есть у нас в городе организованная преступность и есть проститутки. Бороться с новыми явлениями в преступном мире можно только прогрессивными методами.

Малышев хмыкнул, пожал плечами и написал в соответствующей графе: «Согласен».

В понедельник начальник городского УВД Большаков, не задав ни одного вопроса, подписал личное дело «Стрекозы». В областном управлении моего новшества не заметили и поставили нового агента на учет.

В понедельник днем в областную прокуратуру, обком КПСС, редакции газет «Советская Сибирь» и «Комсомолец Сибири» пришли письма одинакового содержания: «Взрыв в кафе «Встреча» – это только начало. Список у нас длинный. Белая стрела».

Судя по почтовому штемпелю, все письма были сброшены в почтовый ящик у главпочтамта второго января. Адреса на конвертах были написаны шариковой ручкой печатными буквами, текст писем напечатан на машинке. Следов пальцев рук ни на конвертах, ни на письмах не было.

В этот же день разразился скандал, едва не затмивший историю с «Белой стрелой». Начало ему было положено еще в новогоднюю ночь, когда с дочери прокурора Центрального района неизвестные грабители сорвали норковую шапку.

Тринадцатилетняя Надя Окопова была самоуверенной девочкой. Все ее сверстницы носили дорогие шапки с вшитыми резинками или веревочками. Перед тем, как выйти на улицу, резинку пропускали под мышками, закидывали за шею и прикрывали волосами. В случае рывка шапка оставалась у потерпевшей, а грабитель убегал ни с чем. Разумеется, против человека с ножом никакие веревочки бы не помогли, но вооруженные нападения в нашем городе были большой редкостью. Обычно грабитель подбегал к жертве сзади, хватал головной убор и уносился прочь. За сутки в любом районе города сдергивали две-три шапки, в праздники число уличных ограблений увеличивалось в несколько раз.

Лишившись дорогой шапки, Надя Окопова не догадалась позвонить в милицию из телефона-автомата, а пошла домой. Пока родители сквозь слезы и рыдания узнали у дочери, что с ней случилось, пока на место происшествия прибыл наряд, грабителей и след простыл.

История с ограблением прокурорской дочери была заурядной. Грабители не знали, с кого они сняли шапку, телесных повреждений девочка не получила. Прокурор Окопов потребовал от милиции Центрального района найти грабителей, менты отрапортовали: «Ищем!», на этом вся интрига и закончилась.

Второго января все школьники в стране оказались предоставленными сами себе: начались зимние каникулы. Надя Окопова пошла к подружке, у которой собралась большая компания сверстников. Рассказывая о приключениях в новогоднюю ночь, она передала слова отца: «Завтра накручу хвосты этим безмозглым ментам, живо шапку найдут». На беду, одним из слушателей оказался сын Сергея Матвеева. Придя домой, он поведал папаше, что прокурор Центрального района считает его безмозглым хвостатым животным. Если бы Окопов оскорбил Матвеева один на один или в присутствии коллег, тот бы безропотно снес унижения, но быть оплеванным в глазах сына Сергей не пожелал.