Клер Макинтош - Я отпускаю тебя

В коттедже холодно и неуютно, словно он тоже гонит меня прочь. Я сразу понимаю, что Бо здесь нет, и когда захожу в кухню проверить, теплая ли плита, на столе вижу записку:

«Бо в приюте при клинике. Напиши мне, когда вернешься. П.»

Мне не нужно дальнейших объяснений, что все кончено. На глаза наворачиваются слезы, и я зажмуриваюсь, чтобы они не полились по щекам. Я напоминаю себе, что сама выбрала этот путь и должна ему следовать.

Передразнивая лаконичность Патрика, я сбрасываю ему однострочное сообщение. Он отвечает, что привезет пса после работы. Я почему-то полагала, что он ответит более пространно, и одновременно жду и страшусь встречи.

У меня остается два часа до его приезда. Снаружи темно, но я не хочу сидеть в коттедже. Я снова надеваю куртку и выхожу.

В темноте на пляже кажется странно и непривычно. Вверху никого нет, и я спускаюсь к самой кромке воды, останавливаясь на мелководье. Ботинки на секунду скрываются в пене набежавшей волны. Я делаю шаг вперед, и край брюк намокает в воде. Я ощущаю, как сырость поднимается по ногам.

Но продолжаю идти.

Песчаное дно Пенфачской бухты пологое – шельф тянется больше сотни метров, а потом резко начинается глубина. Вглядываясь в горизонт, я ставлю одну ногу перед другой, чувствуя, как ботинки вязнут в мокром песке. Вода уже выше колен, края волн задевают ладони, и я вспоминаю, как мы с Евой играли у моря, зачерпывая ведерками водоросли и перепрыгивая пенные гребешки. Вода ледяная – когда волны начинают закручиваться на уровне бедер, у меня перехватывает дыхание, но я иду вперед. Я слышу рев, но если это шумит море, я не знаю, зовет оно меня или предостерегает. Продвигаться вперед все труднее: я уже бреду по грудь в воде, с трудом волоча ноги, и тут я падаю – наступаю в пустоту и проваливаюсь под воду. Я приказываю себе не плыть, но приказ пропадает втуне – руки бешено машут сами собой. Я вдруг думаю о Патрике, которому придется искать еще и мое тело, пока прилив не выбросит его на берег, разбитое о камни и изъеденное рыбами.

Словно от оплеухи, я резко вскидываю голову и хватаю глоток воздуха. Я так не могу. Не могу всю жизнь бегать от ошибок, которые совершила. Охваченная паникой, я теряю направление и, не видя берега, плаваю кругами, но тучи вдруг расходятся, и луна освещает скалы, обступившие залив. Я плыву к пляжу. Меня порядком снесло в море после того, как я сорвалась с шельфа, и хотя я брыкаюсь под водой, стараясь нащупать дно, я ощущаю только ледяную воду. Меня накрывает волной, и я давлюсь соленой водой и судорожным кашлем. Мокрая одежда тянет на глубину, и я не могу сбросить зашнурованные ботинки, ставшие очень тяжелыми.

Руки уже болят, в груди давит, но голова ясная, и я с усилием вдыхаю и ныряю под волну, сосредоточившись на том, чтобы ровно и симметрично водить руками, раздвигая толщу воды. Вынырнув глотнуть воздуха, я вижу, что немного приблизилась к берегу, и повторяю маневр. Снова, снова и снова, и наконец я опускаю ногу и касаюсь мыском чего-то твердого. Проплыв еще несколько взмахов, я снова задеваю ногой о дно. Я плыву, бегу и чуть ли не ползком выбираюсь из моря. Соленая вода в легких, в ушах, в глазах. На сухом песке я стою на четвереньках и некоторое время прихожу в себя, прежде чем встать в полный рост. Меня бьет крупная дрожь – от холода и от осознания, что я способна на нечто столь непростительное.

Вернувшись в коттедж, я срываю с себя мокрую одежду и бросаю кучей на кухонный пол. Я спешу натянуть побольше теплого и сухого, а затем снова спускаюсь на первый этаж и разжигаю огонь в очаге. Я не слышу, как подходит Патрик, но до меня доносится лай Бо, и я, не дожидаясь стука, распахиваю дверь настежь и опускаюсь на корточки поздороваться с псом и скрыть свою неуверенность перед Патриком.

– Зайдешь? – спрашиваю я, наконец выпрямляясь.

– Мне нужно возвращаться.

– Всего на минуту. Пожалуйста…

Поколебавшись, он входит и прикрывает за собой дверь. Он не собирается садиться, и мы так и стоим неподвижно. Бо на полу между нами. Патрик глядит мимо меня в кухню, где вокруг промокшей одежды натекла лужа, на его лице проступает замешательство, но он молчит, и только тут я убеждаюсь – чувства, которые он ко мне питал, испарились. Ему все равно, почему моя одежда мокрая, почему даже куртка, его подарок, вся в воде. Его волнует только чудовищная тайна, которую я от него скрыла.

– Мне очень жаль.

Жидковато, но искренне.

– Чего именно? – Патрик не дает мне легко отделаться.

– Того, что я лгала тебе. Я должна была признаться, что я…

Я недоговариваю, но Патрик помогает:

– Убила человека?

Я зажмуриваюсь. Когда я снова открываю глаза, Патрик идет к двери.

– Я не знала, как тебе сказать, – вырывается у меня. Слова в спешке налетают друг на друга: – Я боялась, кем ты меня сочтешь…

Он качает головой, видимо, не зная, что обо мне и думать.

– Скажи мне одно: ты действительно уехала от того мальчика? Я могу понять несчастный случай, но ты уехала, не остановившись помочь?

Его глаза ищут мои, прося ответа, который я не могу дать.

– Да, – говорю я, – уехала.

Патрик рвет на себя дверь с такой силой, что я отшатываюсь, и через мгновение скрывается в ночи.

В тот раз ты осталась на ночь. Я натянул одеяло на нас обоих и лежал рядом, глядя, как ты спишь. Твое лицо было гладким и безмятежным – лишь едва заметные движения глаз под полупрозрачными веками. Когда ты спала, мне не надо было притворяться и держать дистанцию на случай, что ты поймешь, как сильно я в тебя влюблен. Я мог нюхать твои полосы, целовать твои губы, пить твое мягкое дыхание. Во сне ты была совершенна.

Ты улыбнулась раньше, чем открыла глаза. Ты потянулась ко мне без подсказки, и я расслабился и позволил тебе заняться со мной любовью. Впервые я был рад женщине в кровати утром и понял, что не хочу, чтобы ты уходила. Не будь это абсурдным, я бы сказал тебе там же и тогда же, что люблю тебя. Вместо этого я сделал тебе завтрак, а потом снова увел в кровать, чтобы ты знала, как сильно я тебя хочу.

Я испытал удовольствие, когда ты попросила о новой встрече. Это означало, что мне не придется жить еще неделю в одиночестве, выжидая подходящего момента позвонить. Поэтому я позволил тебе думать, что решения принимаешь ты, и мы встретились вечером и еще раз через день. Вскоре ты уже приходила каждый вечер.

– Ты должна оставить здесь какие-нибудь свои вещи, – однажды сказал я.

У тебя сделался удивленный вид, и я понял, что нарушаю правила: мужчины не торопят отношения. Но когда я возвращался с работы, только перевернутая кружка на сушке доказывала, что ты вообще здесь была, и неуверенность выводила меня из равновесия. У тебя не было причин возвращаться, тебя здесь ничто не держало.