Генрих Эрлих - Древо жизни

К счастью, оставалось еще это самое окно, неведомо кем и для чего распахнутое в февральскую ночь, и два следа на подоконнике. Это были другие преступники, люди, несомненно, подлого происхождения, благородные-то в окошки с целью грабежа не лазают, только по сердечным делам. Воры, с одной стороны, бывалые, судя по характеру взлома, с другой стороны, низкого пошиба, судя по похищенному. Ну, этих субчиков я найду, непременно найду!

Неясность оставалась только с убийством. Верный никогда не подводившему меня принципу, что из множества вариантов наиболее вероятным является простейший, я склонялся к мысли, что убийство — дело рук этих самых грабителей. За отравлением обычно стоит женщина, благородные разбойники отдают предпочтение огнестрельному или длинномерному холодному оружию, шпаге, сабле, на крайний случай стилету, а вот удавка, сапожный нож и топор выдают преступника из простых.

Более мне нечего было изучать в кабинете, можно было переходить к допросу прислуги. Но до этого я прошел в гостиную, где высокие персоны в полном составе терпеливо дожидались моего доклада, как будто не было у них более важных и насущных дел. Все казались весьма удовлетворенными моими предварительными заключениями. Граф Адлерберг немедленно поспешил во дворец для доклада его императорскому величеству. Мы с генералом Зуровым вышли проводить его.

Сквозь шум изрядно разросшейся толпы зевак настойчиво пробивалось: «Вашвысокродие! Вашвысокродие!» На обозримом пространстве было одно высокородие, поэтому я осторожно повел глазами по сторонам и увидел втиснувшегося в решетку Ферапонта Алексеева, моего давнишнего и проверенного агента. Я незаметно приблизился к нему и тихо спросил:

— Ты как здесь?

— Слухи привели, Иван Дмитриевич, слухи! — радостно зашептал Алексеев. — С самого утра город одной новостью живет: Путилин вернулся! Так прямо и говорят: не стерпел-де Путилин нашего баловства и порешил вернуться, теперь не забалуешь! Вы уж про нас не забывайте, Иван Дмитриевич, мы вам завсегда служить готовы, на любых условиях, за одно даже жалованье.

Появление Алексеева было весьма кстати. Для расследования этого дела мне были нужны люди ловкие и преданные, редкое, надо сказать, сочетание, но мои агенты обладали им в полной мере. Я тихо отдал Алексееву необходимые распоряжения.

— Все сделаю, Иван Дмитриевич, не сумлевайтесь! — воскликнул он и растворился в толпе.

Между тем генерал Зуров неожиданно для меня пригласил «господ журналистов» пройти в дом. Число «господ» прибыло, первыми же прошмыгнули трое гнусных личностей, на которых я обратил внимание поутру. С ними генерал Зуров был особенно предупредителен, расспросил о том, какие газеты они представляют, те с готовностью отрекомендовались, не представляя, какие кары призывают на головы своих хозяев. Далее к моему ужасу градоначальник пренебрег своей же рекомендацией хранить дело в тайне и раскрыл многие детали следствия, относящиеся к уголовной части, привлекая особое внимание к распахнутому окну, через которое преступники проникли в дом. Слабым утешением мне служило то, что подобные субчики газет не читают.

— По счастливому стечению обстоятельств именно вчера начальником сыскной полиции Санкт-Петербурга вновь назначен хорошо известный всем вам Иван Дмитриевич Путилин. Не сомневаемся, что уже в ближайшие дни ему удастся найти и арестовать подлых убийц и грабителей! — так завершил свою речь градоначальник.

Мне оставалось только молча поклониться.

Первым из слуг передо мной предстал Григорий Васильевич Кутузов, который один, как я уже знал, прислуживал вчерашним вечером князю. Был это гренадерского роста и сурового вида немолодой уже человек, за пятьдесят, но крепкий и силы, судя по всему, богатырской.

— Что же ты, Григорий Васильев сын, паспорта не имеешь? — мягко пожурил я его.

— Мы при князе состоим, — угрюмо ответил он.

В убийствах подобного рода редко обходится без пособничества или прямого участия слуг, поэтому, желая проследить реакцию Кутузова, я приказал ему пройти в кабинет. На дальнюю стену он и не глянул, когда же за горой книг открылось ему лежащее на полу тело его господина, он упал на колени, так подполз к телу и покрыл его поцелуями, с особым умилением прикладываясь к изуродованным кистям рук и ступням. Я положил ему три минуты на изъявление горя, он поднялся сам мгновением раньше, с лицом суровым и скорбным и в то же время решительным. Если бы я не удержал его, он бы, несомненно, бросился на поиск убийц. Я силой усадил Кутузова на стул, сам втиснулся в кресло и попытался успокоить его несколькими простыми вопросами.

— Кто еще находился у князя в услужении?

— Возница Тимофей, кухарка Авдотья, казачок Петрушка да две девки сенные, Парашка и Глашка.

— А ты, выходит, камердинер или дворецкий.

Ответом мне был дикий взгляд, так, наверно, смотрят сибирские староверы, когда им рассказывают о достижениях современной цивилизации, пароходах, паровозах, телеграфе. Или наоборот, когда заговаривают о вещах всем известных, но постыдных, о которых не принято говорить вслух. Или, скажем, если бы на тризне по повешенному вы вдруг заговорили о сравнительных достоинствах русских и английских пеньковых веревок. На такой взгляд, разной степени дикости, я не раз натыкался во время допроса Кутузова. Для экономии бумаги в дальнейшем такие ответы я буду предварять тремя восклицательными знаками.

— Вы этих, других, не спрашивайте, — сказал после некоторого молчания Кутузов, — они об этом ничего не знают.

— Вот и посмотрим!

— Воля ваша. И время ваше.

Замечу, что Кутузов оказался прав, и я зря потратил три часа на допросы остальных слуг.

— Что-то мало слуг для такого большого дома, — продолжал между тем я.

— Холопов у князя много, слуг истинных мало, а я стремянной.

— А дом этот князя или снимает?

— У князя домов на Руси много, а в этом вертепе только один.

— Выходит, князь — богатый человек?

— !!!

— А кто окно отворил? — как бы между прочим спросил я.

— Не знаю.

— Может быть, сам князь?

— !!!

— Посмотри, что в кабинете пропало? — зашел я с другой стороны.

— Все тлен, — Кутузов даже не повернул головы.

— Кому тлен, а кому и улики! — не выдержал я.

— Чарки серебряные и золотые, подносы, побрякушки разные, — пренебрежительно отмахнулся Кутузов.

— А крест нательный и перстень княжеский тоже тлен?

Тут единственный раз в глазах Кутузова мелькнула какая-то растерянность.

— А вы как про них знаете? — выдавил он.

— Нам все известно! Как они выглядят? — еще больше надавил я.

— Коли вам все известно, то зачем и спрашиваете? — слуга впал в прежнюю угрюмость.