Кунио Каминаси - Сделано в Японии

— А зачем его к нам привезли? — поинтересовался я у Нисио. — Он ведь на прокуратуре висит.

— Его в прокуратуру сначала и привезли, а только потом уж — к нам, минут сорок назад.

— А почему к нам-то? Он что, завалил кого? Или ограбил?

— Ограбил он нас с тобой, — политически правильным тоном заявил Нисио. — А вот насчет «завалил» — следствие покажет.

Нисио явно распирало от желания поделиться со мной информацией, но в то же время ему хотелось помучить меня или, вернее, как он любит говорить, продолжить воспитывать в подчиненном терпение и выдержку.

— Нисио-сан, я ведь не коньяк, и мне выдержка не нужна. — Я пошел в атаку — Если это секрет, тогда зачем смотреть на него приглашаете? А если не секрет, не тяните резину! Мне работать надо! Сами же приказали из этого вот отарского опуса нормальный документ сделать.

— Не шуми! — осадил меня искрящийся лукавством Нисио. — Во — первых, не приказал, а попросил. Мы для Отару делаем только одолжения, но никак не конкретную работу А во — вторых, из Токио приказали Тануки доставить как можно скорее. Поэтому его к нам и привезли, понял?

— Не совсем.

— У нас на крыше что?

— А — а—а!.. На вертолете его, значит?..

— Да, на вертолете до Читосэ — прямо до аэропорта, а оттуда уж на рейсовом самолете в столицу нашей родины.

— Понятно — понятно. Ну я пойду тогда гляну на него напоследок, а то теперь лет десять не увидимся, даже по телевизору.

— Да нет, не десять, — вздохнул Нисио. — Больше пяти — шести миллионов они не докажут, а за такие взятки больше трех лет не дадут, и то если адвокаты лениться будут. А так, глядишь, полтора года ботинки пошьет или полки книжные постругает — и все!

— Все равно пойду! Разомнусь немного. — Мне искренне надоело править сержантскую галиматью, и я направился к лифтам.

В холле стоял давешний Симадзаки и его напарник — грузный не по годам и весь какой-то осевший, притянутый к земле Судзуки. Оба слегка кивнули в мою сторону причем Симадзаки сделал это с таким равнодушным видом, что я вдруг засомневался: а подходил ли он действительно сегодня ко мне со своим «тахром»? Может, мне это почудилось? Но, прислушавшись к их беседе, я успокоился.

— Так, говоришь, «тахр»? — поинтересовался Судзуки.

— Ну я же говорю, — ответил невеселый Симадзаки. — Главное, никаких концов с этим сокращением. Мы все суда в порту проверили — ни одного американского или, там, австралийского. Все сплошь русские да два китайских.

— И никаких документов, говоришь, при нем не было?

— Да ничего при нем не было. Пустые карманы, сумки никакой, спортивный костюм, кроссовки… Рядышком линейка только валялась…

— Какая линейка?

— Обычная, школьная, металлическая, метровая. Знаешь, такие в стоиеновых продаются…

Наконец-то подошел лифт, Симадзаки с Судзуки услужливо пропустили меня вперед, демонстрируя свою неплохую память о том, что я майор, а им, лейтенантикам, до майора еще пахать и пахать. Впрочем, на этом их внимание к моей персоне иссякло, и они, увидев, что я нажал второй этаж, не стали тянуть к кнопкам руки и продолжили свою умную беседу.

— А больше наколок на нем нет никаких? — спросил Судзуки.

— Нет, только этот «тахр» на пальцах — и все. Да и «тахр» этот какой-то странный.

— Чем это он странный? Тем, что не переводится?

— Не только. Понимаешь, последнее «R» наоборот написано.

— Как это наоборот?

— Ну знаешь, как в названии этого магазина американского…

— Какого магазина?

— Ну игрушечного. Знаешь, в «Саппоро фэктори» есть. Я там сыну раз в месяц чего-нибудь покупаю.

— Не знаю, у меня детей нет, — сокрушился Судзуки.

— Ну ничего, будут, — пообещал опытный Симадзаки.

Лифт незаметно для его содержимого остановился на втором этаже, и, пока двери разъезжались перед нашей троицей, меня вдруг озарило. У меня такое иногда бывает: делаешь внезапно какое-то открытие — глубоко положительное по своей сути, но не вызывающее у тебя должного экстатического состояния, потому что все моральное удовлетворение, трансформирующееся в густое и липкое самодовольство, начинает компенсироваться колкими рациональными мыслями о том, что ничего хорошего лично мне это открытие не сулит. Более того, теперь, после это озарения, мне придется носиться колбасой, питаться кое — как, в машине, наспех, давясь холодными рисовыми колобками безо всякой начинки, без конца проверять наличие в кобуре на поясе основного и на левой голени запасного пистолета и ощущать прочие прелести красивой разъездной полицейской жизни, которых в нынешнем случае Симадзаки сейчас лишится.

— Постой-ка, Симадзаки-кун! — осадил я резвого скакуна, направившегося было вместе со своим похожим на толстенького ослика напарником в обезьянник полюбоваться на Тануки.

— Слушаю вас, господин майор! — нехотя развернулся в мою сторону Симадзаки.

— Что ты там про игрушечный магазин говорил?

— Да ничего. Просто я там сынишке машинки всякие покупаю. Раз в месяц…

— Я, Симадзаки-кун, это тоже делаю. Ты про какой магазин говоришь?

— Ну в «Саппоро фэктори», на втором этаже там…

— Американский?

— Да, американский. Название, по крайней мере, американское. А машинки все китайские…

— А как его название с твоим трупом связано?

— Ну я говорю: в этом «тахре», ну на татуировке на его, на руке у него… Да, на руке… в слове «тахр» последнее «R» на триста шестьдесят градусов перевернуто.

— На какие триста шестьдесят? Ты геометрию в школе изучал, Симадзаки?

— Изучал… — промямлил погрустневший Симадзаки.

— Так же, как английский, наверное… — Мне пришлось пробурчать эту «буферную» критику чтобы успеть окончательно все выстроить в голове, перед тем как поделиться с опешившим Симадзаки и абсолютно ничего не понимающим Судзуки, который все тем же покорным толстеньким осликом, вросшим в искусственный палас, стоял рядышком, дожидаясь, когда я отпущу слабо разбирающегося в английских аббревиатурах Симадзаки.

— В общем, магазин этот называется «Tous — are — us», да?

— Да! — обрадовался Симадзаки, почувствовав, что хоть самую малость в английском он все — таки понимает.

— Среднее «аге» в этом названии прописано просто как буква «R», да?

— Да — да, я об этом как раз и говорю!

— И это самое «R» в названии перевернуто вокруг своей оси, горизонтально, на сто восемьдесят градусов.

На лице Симадзаки появились первые за сегодняшний день признаки некоторого интеллектуального напряжения, и по сузившимся вдруг глазам и внезапно появившимся на молодом челе складкам можно было догадаться, что человек о чем-то крепко задумался. Вероятнее всего, начал разворачивать в своем ограниченном воображении букву «R» на сто восемьдесят и на триста шестьдесят градусов. Мне же стало понятно, что настал тот момент, когда истина уже открылась, проявила себя и когда надо, как любит говорить мой друг Ганин, брать «нижние конечности в верхние конечности» и бежать ковать железо, пока горячо.