Кунио Каминаси - Сделано в Японии

— На какую экспертизу?

— Ну я вам об этом попозже расскажу А пока все — таки поедем в управление. Я думаю, вам надо поприсутствовать на первом допросе вашего заместителя. — Ивахара опять жестом указал Маэно на открытую дверцу микроавтобуса.

Маэно тоскливо посмотрел на дверь, перевел взгляд на ноги рдевшегося от упоминания Ивахарой его скромной лепты в общее дело Ганина, глубокомысленно, но не слишком глубоко вздохнул и полез в вэн. Ивахара прошел за ним и уже изнутри обратился к нам:

— А вы-то поедете с нами?

— Ивахара-сан, мы следом, хорошо? — Мне почему-то вдруг расхотелось помещать себя в одно пространство с Маэно, — Ладно, Ганин, попозже поедем?

— О'кей, — пожал плечами мой все — таки не всегда меня понимающий друг.

Сома закрыл снаружи дверь за Ивахарой, сел на водительское место и мягко тронулся с места. Мы же с Ганиным синхронно развернулись к «Сахалину». Он все еще кишел, как муравейник, разноцветными людьми: мелькали белые халаты медиков, грозными мушками перелетали с места на место расторопные когда не надо спецназовцы, бурые медвежата — пожарные заканчивали внешнюю обработку судна. За то время, которое у нас ушло на выяснение, кто есть кто в отарской таможне и кому там надо ногу отдавить, а кому — мозги прочистить, портовики успели открыть грузовые палубы, спустить на берег широкие мостки, по которым синие мундиры и черные униформы начали не спеша, вдумчиво и аккуратно, выкатывать обезвоженные Ковригой джипы. Вслед за одним из «патролов» на бетонную площадку выкатился и многострадальный ганинский «талант».

— Что, Ганин, не хочешь пойти ребятам помочь машины толкать? — поинтересовался я у задумавшегося о смысле всего сущего соратника.

— Нет, Такуя, спасибо! Я за сегодня так натолкался, что если у меня зимой тачка во дворе у дома в снегу застрянет, то я буду до весны на автобусе ездить.

— Ну да, рассказывай! На автобусе!

— Серьезно говорю. — Ганин насупился.

— Серьезно… — У меня болели все части тела, особенно подбитая гадом Камедой скула, поэтому мне срочно требовался объект злословия и подначивания. Лучше Ганина никто с этой ролью не справляется, да он, как я знаю, от нее и не отказывается. — Ты лучше, чтоб зимой в снегу не вязнуть, купи себе внедорожник.

— Вот этот «паджеро», что ли? — По мосткам скатывался спасительный «челленджер» с болтающимся за лобовым стеклом голубеньким болванчиком.

— Сколько тебе, Ганин, говорить: это не «паджеро», а «паджеро — челленджер»! И на него ты рот не разевай и карман широко не держи! У тебя вон свой «талант» имеется!

— В вещдоки пойдет, что ли?

— Сначала — в вещдоки, а потом его, родимого, возвратят гражданину Катагири, который аж два с половиной года копил на него свои кровные денежки.

— Я рад за него, Такуя… — грустно промямлил Ганин.

— Не грусти, Ганин, тут машин много. Может, и тебе чего подберем. Твои же соотечественники больше всего «ланд — крузеры» ценят. Вот его тебе и продадим по цене, указанной в четвертой декларации, как учит наш дорогой господин Ивахара.

— Издеваешься?

— В смысле?

— Да поездил я уже сегодня на этом «крузере — шмузере». Дурацкая машина!

— Да?

— Конечно! Как киоск на колесах! Да и высокая больно! Сашка в мини — юбке в него не заберется!

— Заберется, заберется! Просто народу много будет собираться смотреть на это.

— На что?

— На то, как твоя Саша в мини — юбке будет в «лэнд — крузер» залезать!

— Я вот тебе залезу! — Ганин показал пальцем на свою правую ногу. — Костыль твой в дверь этого «крузера» вставлю и своим костылем по дверце съезжу!

— Ой, напугал, Ганин! — Я обнял изрядно погрустневшего Ганина за плечи, не самые широкие, но достаточно крепкие для сдвигания с места и небольшого разгона солидного внедорожника. — Давай по-быстрому сгоняем к Ивахаре, все бумаги у него напишем — подпишем — и дернем в Саппоро пиво пить.

— Пиво — вещь хорошая… — Ганин продолжал внимательно разглядывать катящиеся мимо нас джипы, — а внедорожник — вещь плохая.

— Да будет тебе! Нормальная тачка!

— …и в Японии абсолютно бесполезная.

— Почему это бесполезная? — Я слегка обиделся и за родную Японию, и за класс отечественных автомобилестроителей.

— Зачем вам внедорожники, если у вас тут прекрасных асфальтированных — бетонированных дорог полно?

— Было полно…

— Что, теперь не будет, что ли?

— Не будет.

— А чего?

— А того! Тануки нашего любимого посадили! Кто теперь будет нам на Хоккайдо дороги строить?

— Новый Тануки народится. В Японии без Тануки нельзя. А не народится, из России выпишете. Там у нас куда ни плюнь — одни Тануки. Выменяете одного нашего Тануки на партию джипов — и он вам тут таких дорог понастроит: вам машины вообще не нужны будут!

Смеркалось. Безмолвные джипы продолжали выкатываться из левиафановского чрева опального парома под напором молчаливых ребят. Через ослабевшие ряды заграждения на площадку перед паромом стали просачиваться настырные папарацци. Санитары заканчивали упаковку длинных черных пластиковых пакетов с трупами в черные микроавтобусы. На бестолковый, как и все японские города, Отару начала опускаться вечерняя лень и весенняя истома. Воздух быстро насыщался густыми ароматами все еще по-зимнему холодного серого моря, ветер прекратился, и рокот волн признал свое поражение в бесплодном поединке со стрекочущими языком и другими частями тела роящимися шелкоперами. Я подтолкнул заторможенного после всего пережитого за последние сутки Ганина в сторону его израненного «таланта», и он молча протянул мне ключ на брелке:

— Я на сегодня нарулился, Такуя. Теперь твоя очередь.

Я поспешил исполнить прихоть своего друга, уселся на коронное ганинское место, воткнул ключ в замок зажигания и повернул его. По первым же звукам, изданным обессилевшим стартером, я понял, что на этой карете прошлого мы теперь далеко не уедем.

— Аккумулятор? — грустно спросил Ганин.

— А я знаю?! И Ковриги теперь нет — спросить некого…

Это были мои последние слова, которые я смог расслышать. Я перевел взгляд с бесполезного ключа в окно и обнаружил, что «талант» облеплен журналистами, которые орали, стучали во все стекла, тыкали в них микрофонами и фотоаппаратами. Я собрался с силами и еще раз повернул ключ. Испугавшийся журналистского заклания «галант» вдруг взбрыкнул, рявкнул и задрожал. Я начал отпускать педаль сцепления, Ганин протянул руку к клаксону, надавил на него изо всей силы, и с радиатора как цунами смыло троих пираний пера. Машина тронулась, журналисты еще пытались добиться от нас хоть капли внимания, но наши с Ганиным тела и мысли были уже в абсолютно другом месте.