Кунио Каминаси - Сделано в Японии

В глазах моих вдруг начало темнеть, и я было решил, что это конец и что спасительного «люгера — парабеллума» у меня в кармане так и не появилось, но через мгновение понял, что я еще в порядке и что это темнеет пространство за спиной Накамуры. Я собрал в невразумительный правый кулак последние силы, отбил левым предплечьем очередной хук и правой на пару секунд прервал работу накамуровской молотилки. От моего удара в верхнюю челюсть Накамура малость окривел и попятился назад. Образовавшегося между нами полутораметрового пространства мне хватило, чтобы разглядеть причину угасания дневного света за спиной бандита. Прямо на нас пока медленно, нос постоянным ускорением катился серебристый «мицубиси — паджеро — челленджер», за лобовым стеклом которого болтался голубенький болванчик Дораэмон. Звука мотора не было слышно, и я не сразу понял, как это так безмолвный джип умудряется ползти вперед по идеально горизонтальному полу. До нас с Накамурой ему оставалось метров пятнадцать — «челленджер» постепенно набирал скорость, а Накамура, не подозревая о том, что на него в прямом смысле наезжают, очухался, тряхнул головой и вновь двинулся на меня. Я сообразил, что если ко мне и придет сегодня чудесное спасение, то придет оно именно в облике этого серебряного внедорожника, потому как ничего, кроме массивных, тяжеловесных джипов, вокруг меня на этой палубе не было, а на нижнюю Накамура меня вряд ли пропустит.

Чтобы оставить себе хотя бы узенький простор для маневра, я шагнул чуть вправо и, не надеясь на попадание, метнул в сторону Накамуры левую ногу. От удара он уклонился, но при этом вновь отступил на шаг: Безмолвный «челленджер» был уже в метре от его спины, и тут только этот тихоходный внедорожник соизволил подать голос.

— Ныряй, Такуя, ныряй! — раздался из-за него поросячий визг моего друга Ганина.

Накамура замер от неожиданности и сделал попытку обернуться. Мне же пришлось не искушать судьбу попыткой спокойно разобраться что здесь к чему и скорее нырять вперед, под «челленджера», памятуя слова всезнающего Ковриги о его высоком клиренсе. Все произошло синхронно, как в плавании сексапильных русалок с лоснящимися ногами и зашпиленными бельевыми прищепками носами: я рыбкой пролетел в сантиметре от несколько опешившего Накамуры и плюхнулся брюхом на пахнущий горелой резиной пластиковый пол прямо под тускло поблескивающий бампер, а Накамура, обернувшись и увидев наконец свою «внедорожную» погибель, стал опускаться вниз. Вот в этом-то, как я понял задней — точнее, затылочной — мыслью, и была его ошибка. Если бы он продолжал оставаться на ногах, толчок разогнанного сообразительным Ганиным до довольно приличной ударной скорости «челленджера» пришелся бы на его ягодицы и поясницу, то есть все было бы не так страшно, учитывая довольно высокий профессиональный уровень наших хирургов и урологов. Но он, бестолковый, сдуру стал приседать, видно от испуга и груза ответственности за состояние собственного здоровья, да еще при этом принялся разворачиваться лицом к прущим на него двум с лишним тоннам грозного хромированно-никелированного металла, на который брёхлый Катагири копил денежки в течение двух с половиной лет. Я уже полностью приземлился под днищем джипа, сместился чуть влево, где просвет был чуть больше заявленных в инструкции 215 миллиметров, и скользил пузом по вонючему пластику пола, вжимая с обратной стороны в измятый Накамурой живот свой драгоценный зад и защищая обеими руками от злокозненных элементов трансмиссии (главным образом от хваленого самоблокирующегося дифференциала в заднем мосту) драгоценный скальп, когда сзади раздался тупой удар, за ним — приглушенный хруст опутанной удавами мускулов широченной грудной клетки опрометчиво присевшего Накамуры, а затем до меня донеслось и последнее слово, сказанное Накамурой в его земной жизни, которое в переводе на протокольный язык скромницы — сержанта Сомы прозвучало бы как «самка собаки». «Кенгурятник» сделал свое дело — «кенгурятник» может быть свободным… Я оглянулся назад: мой обидчик лежал теперь под самым бампером уперевшегося своим бульдожьим рыльцем в стену «мицубиси — паджеро — челленджера» на боку, левой щекой прижимаясь к полу. Его ставшие в одночасье стеклянными некогда грозные карие глаза пристально разглядывали узор на подошве моего левого ботинка, а изо рта тонкой струйкой стекал под щеку алый кетчуп.

— Жив, Такуя? — обратились ко мне ганинские ноги. — Сам выберешься, или все — таки клиренс у этого «паджеро» недостаточно высокий? Я вроде подвеску-то поднял, чтоб тебе попросторнее было…

— А) жив, б) выберусь сам, в) клиренс нормальный и г) это не совсем «паджеро», а «паджеро — мать — его — челленджер». — Я попытался заглушить тупую боль во всех частях своего многострадального тела хиленьким чувством юмора и, подобно герою рассказа какого-то, по словам эрудита Ганина, гениального австрийского еврея, прожившего, правда, почему-то всю свою сознательную жизнь в чешской Праге, на брюхе и локтях, подобно гигантскому таракану, выполз из — под джипа.

— Тяжелый, зараза! — деловито посетовал Ганин, постукивая ладонью о ладонь.

— Кто, Накамура? Ты его чего, поднимать собрался и на себе на берег переть?

— Дался мне твой Накамура! — добродушно парировал мой светлоглазый спаситель. — «Паджеро» этот! «Челленджер» твой… Еле — еле с места сдвинул! Но разгоняется хорошо: двадцать секунд — и все тридцать километров в час! А вот если б у меня ключик был…

— Ага, тридцать! Чтоб его вручную до тридцати разогнать, тебе нужно свой русский язык бросать и в тренажерных залах дневать и ночевать…

— Да, видно, придется, — съязвил Ганин. — Тебя в следующий раз чем от бандитов отбивать — «мицубиси» или «тойотой»? А может, «тигром» ковригинским? Починю его — и спасать тебя буду!

— До Ковриги еще добраться надо… А ты вообще с парома почему не свалил? — пропустив суперменовскую колкость мимо ушей, поинтересовался я у самодовольного Ганина и попытался без особого успеха нащупать на воловьей шее свежеиспеченного покойничка остатки пульса.

— Не наплавался еще, — отозвался он тоном дерзкого корсара. — Готов?

— Кто? Я? К труду и обороне? Или к безделью и атаке? — Мне ужасно нравится в таких вот случаях возвращать Ганину все те подначки и приколы, которым он меня время от времени обучает.

— Да не ты, Такуя, не ты! Накамура наш родимый…

— Накамура-то готов, а вот мы с тобой к дальнейшим пертурбациям как-то не очень. Давай-ка валить отсюда — сейчас штурм начнется.

— Какой штурм! Кого и чего тут штурмовать, Такуя?

— А черт их знает, сколько их тут!

— Да я думаю, немного. Собственно, в трюме я только двоих видел: вот этого бугая и еще одного — приятеля нашего. Я здесь давно ошиваюсь, минут двадцать под этими внедорожниками — паркетниками ползаю. Остальные на палубе остались.