Кунио Каминаси - Сделано в Японии

— Пока ничего, Ганин. Что мы можем сейчас сделать?

— Подмогу вызвать, чтоб она вовремя пришла — не так, как вчера, с незначительным опозданием…

— Не дрейфь, Ганин! Подмога придет когда надо! Тут до районного управления четыре квартала всего. Я свистну — они не заставят ждать! Поверь мне!..

— А чего тогда не свистишь?

— А чего я им буду свистеть, Ганин? Чтоб обложили тут все и чтоб мы с пустыми руками остались?

— Почему с пустыми? Видишь, за магазином павильон какой здоровый? Как, прямо, ангар в «Ясуй — бухин»…

— И что?

— А то, Такуя! Ты же ведь про то же самое думаешь, что и я! Я же тебя как облупленного знаю!

— И про что это я, Ганин, сейчас, как и ты, думаю?

— Да про утюжок, Такуя! У тебя сейчас только утюжок на уме!

— Ага, утюжок, Ганин, утюжок!.. Ты вон штаны свои когда последний раз гладил?

— А чего мне их гладить?

— Ты же сэнсэй, Ганин!

— И чего?

— Ты же не можешь в мятых брюках на работу ходить!

— А я на нее не хожу, на работу на эту!

— Ну это сейчас! Потом-то пойдешь!

— Как кушать захочу — пойду!

— Да ты перманентно голодный!

— А у меня брюки пластмассовые!

— Какие это пластмассовые?

— Такие! Сто процентов акрил с полиэстером, стираются в машине, в глажке не нуждаются!

— Так это у нас все брюки такие!

— У вас, может, и да, а вот у нас такие не сыщешь!

— Ты же говоришь, сейчас у вас в Москве все есть!

— А штанов, которые гладить не надо, нету! Кроме того, они еще и в нескромных местах не протираются…

— В местах?.. — последние ганинские признания заглушили во мне жалкие остатки сознания, в глазах забегали матовые светящиеся зайчики от отблесков магазинного фасада напротив, я попытался смахнуть липкую паутину туманного сна, но, судя по тому что голова моя безвольно откинулась на подголовник и я не смог никак воспрепятствовать этому падению, всемогущий сон все — таки взял верх, и я, оставив всякую надежду продолжить свою эскападу относительно нескромных ганинских мест, позорно отдался на произвол своей весьма смутной и достаточно бесперспективной судьбы.

Я проснулся не от яркого света и не от громкого звука — глаза и уши мои все еще были надежно залеплены ночной глиной. Я очнулся от резкого запаха, который совсем недавно уже нарушал мое душевное равновесие, — это был злополучный тунцовый салат с луком. Собственно, против волокнистого тунцового фарша, сдобренного майонезом и рубленым сельдереем, я ничего против не имею. Это лук, что раздражает меня в этом салате, — сырой, без намека на термическую обработку холодной соленой сталью бьющий в мои деликатные ноздри.

Я раздвинул веки: за окном было светло, но облачно, и солнца из-за низких пепельных туч видно не было; мы все еще находились в салоне ганинского «галанта», только теперь он стоял не прямо напротив автомагазина, а наискось — на стояночной площадке перед банальным круглосуточным магазином «Сейкомарт», откуда, как нетрудно было догадаться даже из бездны моего бесконечного сна, и был привнесен в наш с Ганиным замкнутый салонный хронотоп этот мерзкий запах. Справа от меня бодро двигал челюстями, дробя и множа ароматические частицы ненавистного лука, которым пропахли уже все внутренности машины, свеженький Ганин.

— С добрым утром, тетя Хая! — по-каннибальски дыхнул он в мою сторону недожеванным пока Чиполлино. — Проснулся?

— Твои плебейские гастрономические вкусы, Ганин, добьют твою печень с почками быстрее, чем твои конкретные соотечественники, — попытался я хоть как-то воздействовать на его сознание.

— Там больше не было ничего, — мотнул Ганин головой в сторону «Сейкомарта», продолжая расправляться с сандвичем, в котором бурая глинистая масса тунцового салата была сдавлена двумя бежевыми треугольниками несвежего хлеба. — Будешь?

— Это — нет! — Я крутил головой по сторонам, ориентируясь на местности, и посмотрел на ганинские «Картье», которые вяло поднимались и опускались справа от моего носа: была уже половина восьмого. — Ты чего меня не разбудил?

— Зачем тебя будить? — Ганин отправил в рот последний кусок сандвича с тунцовым салатом и безо всякой паузы принялся за такой же треугольник с ветчиной и сыром, после чего луковый запах перестал быть таким резким. — Тебе, Такуя, надо было дать выспаться… Ты мне нужен свежим и бодрым! Выспался?

— Ты знаешь, да… — Я попытался принять вертикальное положение, насколько это возможно сделать в тесном салоне отнюдь не самого престижного седана.

— И слава богу… — продолжал яростно двигать скулами вечно голодный сэнсэй.

— Ты на работу опять не пошел? — выразил я беспокойство по поводу того, что теперь, в самом начале учебного года, его старательные курсанты отстанут от программы и им придется нагонять.

— Я честно туда отзвонил, потом огорчил Плотникова — сэнсэя, что не смогу его сегодня посадить на самый быстрый самолет; потом — домой. В академии, кстати, и Саша моя меня обрадовали, что мне надо сегодня ехать к тебе в управление на что-то типа очной ставки.

— С кем? — Эта информация мне не очень понравилась.

— Они не сказали. — Ганин добил последний бутерброд. — Может, с теми двумя «поджарыми» «поджаренными», может, с Накадзимой или с малайцами — я ведь теперь много кого видел…

— Ты им сказал, где мы?

— В общих чертах. Главное, что я сказал Дзюнко, где мы. А то ты вчера отрубился, даже не соизволив поставить ее в известность.

— Она ругалась?

— Ну как твоя жена может на меня ругаться, Такуя? — широко улыбнулся Ганин и щелкнул алюминиевой петелькой на ультрамариновой банке с горячим кофе. — Это она тебе самому при встрече скажет все, что она думает и о тебе, и о твоей работе.

— Кстати о работе… — Я посмотрел в сторону «Курусяри». — Чего там новенького?

— Вчера ничего существенного не было. Через полчаса после того, как ты уснул, там погас свет, два бугая вышли, заперли двери, пошли за дом и потом оттуда на, как сказал бы Олежка, «ярвике» попилили в неизвестном направлении.

— Японцы?

— Японцы, японцы…

— Так, ладно, Ганин. Мне надо до магазина дойти, там, это… — Я стыдливо замялся.

— Сортир, что ли? — прищурился Ганин.

— Да…

— Имеется. Как войдешь, сразу направо, около холодильника с выпивкой — очень удобно…

Я зашел в магазинчик, последовал ганинской ориентировке, затем положил в корзинку дорожный набор с зубной щеткой и пастой, вытащил из стеклянного шкафа с подогревом пол — литровую бутылку кофе с молоком и подошел к прилавку, за которым листал толстенный том комиксов худенький паренек.

— Онигири есть? — оторвал я его от просмотра.

— Есть, — вежливо кивнул он, указывая рукой на полку справа от себя, на которой лежало несколько десятков круглых и треугольных рисовых колобков.