Стефан Анхем - Жертва без лица. Девятая могила

Но произошло то, что никак не должно было произойти.

Они остановились.

Затем наступила тишина, слишком короткая, чтобы она успела что-то предпринять, а потом заработал электродвигатель и дверь стала подниматься вверх. Но Софи хорошо подготовилась и точно знала, что спрячется за коробками с тошнотворной пищевой добавкой, и стояла наготове со скальпелем.

Софи поставила стол на место и разложила на нем куски картона и кое-что еще, пытаясь создать видимость, будто там кто-то лежит. Это выглядело не особенно убедительно, но могло дать лишнюю секунду, которая была ей так нужна, чтобы успеть броситься вперед, вонзить скальпель во все, что подвернется под руку, обыскать карманы в поисках ключей от машины, а потом просто побежать, не оглядываясь.

Электродвигатель заканчивал свою работу. Софи бесконечное количество раз прокручивала в голове, как, замерев, сидит на корточках и ждет, пока не увидит широкую спину вошедшего. Вошедший приблизился к столу. Только тогда она бросилась из своего укрытия и ударила скальпелем, который прорезал воздух.

И больше ничего.

Когда надо было делать следующую попытку, ее уже так сбили с ног, что она потеряла равновесие. Она ударилась головой о бетонный пол и выронила из руки скальпель. Последнее, что она спросила себя перед тем, как ей в лицо брызнули газом, – почему она не реализовала свою первую идею.

Когда Софи снова очнулась, она чувствовала себя так, словно за последние сутки словно ничего не произошло. Как будто это был всего лишь сон и она только что проснулась. Игра подсознания, которая подошла к концу. Поскольку она снова лежала, привязанная к обернутому в полиэтилен столу, и во рту у нее был зонд, закрепленный скотчем.

Но у нее больше не было сил придавать этому значение. Нисколько. Она уже давно оставила надежду на скорую смерть. Ей было попросту все равно, что произойдет. С этой минуты она решила отдаться апатии. Свести счеты и потушить свет.

Во всяком случае, она хотела этого больше всего.

Но сколько бы Софи ни пыталась, она не могла не спрашивать себя, что происходит. Почему у нее совершенно мокрые волосы и они пахнут шампунем? Она действительно слышит звук ножниц? Ее стригут?

На ее лице лежало влажное полотенце, и она не могла ничего видеть. Но слышала звон ножниц, когда те сделали свое дело и их положили на металлический поднос.

Ее волосы, конечно, надо было вымыть, и не один раз. Но разве она провела здесь так много времени, что ее надо подстричь? И разве имеет значение, что они немного отросли? Разве что-то вообще имеет значение?

Очевидно, да.

А что, если?.. Она не хотела додумывать эту мысль, но не могла удержаться. А что, если вопреки всему она выживет? А что, если она отбыла свое наказание, и теперь ее готовят к освобождению, и скоро она снова будет дома у своего любимого мужа? Как же она скучает по нему, по его теплым успокаивающим объятьям.

На нее положили что-то холодное, сначала на одну грудь, потом на другую. Затем на живот и дальше на ноги. Какой-то крем, который начали втирать руками.

Он хорошо пах.

Слабый запах кокоса.

Было только половина пятого утра, и до рассвета оставалось еще несколько часов. А что если вообще не рассветет? Но самый темный день в году еще впереди, подумала Дуня, когда, взяв картонный поднос с тремя кружками кофе, вылезла из машины и почувствовала, как холодный влажный ветер проникает во все маленькие невидимые дырочки в ее пальто. Даже вязаная шапка, которую мама Карстена подарила ей на Рождество и которую она упорно отказывалась носить, не сильно грела.

Впереди у парапета набережной она увидела Кьеля Рихтера и Яна Хеска, которые стояли и что-то обсуждали. Они замолчали, как только заметили, что она идет к ним. Не надо быть Эйнштейном, чтобы вычислить, что они обсуждали ее. И теперь, побыв на холоде меньше минуты, она была почти готова согласиться со многими аргументами Хеска и Рихтера, считавшими, что условия хуже некуда.

Темнота и холод одно дело. Но в воде было еще хуже. Сильный ветер так вздыбил поверхность, что тяжелые глыбы льда прижались друг к другу, как большие зубы, перемалывающие все на своем пути. К тому же ответственный за порт несколько раз напомнил им, что они должны закончить не позднее шести.

– Какие вы бодрые и веселые, – сказала Дуня, не получив в ответ даже улыбки. – Кофе? – Она держала поднос достаточно долго, и они, в конце концов, заставили себя взять по кружке. – Как у него дела?

– А ты сама что думаешь? – Хеск кивнул в сторону вздыбившейся воды. – У тебя есть желание туда прыгнуть?

– Нет, но я же не водолаз, и насколько я вижу, он уже внизу.

– Вниз всегда попадешь… – Хеск попробовал кофе и сжал зубы, чтобы не похвалить.

Затрещала рация Рихтера.

– Во всяком случае, машина здесь. Прием.

– Попробуй открыть дверь и залезть внутрь. Прием, – отозвался Рихтер и отошел в сторону, чтобы ему никто не мешал.

Дуня отпила кофе и посмотрела через парапет на черную ледяную жижу. Но не смогла разглядеть ни пузырьков, поднимающихся к поверхности, ни света прожектора, который водолаз наверняка забрал с собой. Она посмотрела на акваторию порта и на катера, стоящие на якоре у противоположной набережной, и еще дальше в сторону задней стороны замка Кронборг – последнего форпоста на востоке.

Во всяком случае, так она обычно чувствовала, когда смотрела на пролив и видела Швецию, возвышающуюся на другом берегу. Конечно, соседняя страна официально является нейтральной, и без сомнения шведы гораздо больше тяготеют к западным базовым ценностям. Но в них всегда присутствовал восточноевропейский дух со всеми их правилами, алкогольной монополией Systembolag и тому подобным.

Так она считала раньше. Теперь у нее возникло совсем другое чувство. Словно они не безнадежно отставали, а намного их опережали. Дуня не знала, с чем связано это чувство: то ли со встречей с сотрудницей полиции из Стокгольма на последнем сроке беременности, то ли с тем, что несколько дней назад она впервые за долгое время побывала в этой стране. Она была уверена только в одном: несмотря на события в Чевлинге, у нее возникло сильное желание поехать туда снова.

Дуня повернулась к Хеску и спросила его, понравился ли ему кофе, но сразу же пожалела. Почему она всегда должна прерывать молчание? Хеск со своей стороны не делал ничего, чтобы протянуть руку и разрядить мучительную атмосферу. Наоборот, он выждал, сколько было можно, и только потом пожал плечами и едва заметно кивнул.

– Вполне приличный.

– Я рада, – сказала Дуня, почувствовав, что все больше раздражается.

Пока что он и словом не обмолвился о том, как прекратил разговор прямо у нее под ухом, когда она находилась в смертельной опасности. К тому же он даже не удосужился отметить, что она была права в отношении вырезанной почки Карен Нойман. Если он думает, что ему удастся промолчать об этом, то ошибается.