Донато Карризи - Девушка в лабиринте [litres]

Ждет.

В лабиринте, по видимости, все спокойно. В ушах стоит один только протяжный свист – голос тишины. Потом она что-то улавливает. Шарканье, скрежет металла. Может, плод воображения, но она знает, что это не так.

Он здесь. Спустился нанести ей визит.

Она не знает, откуда он пришел, откуда приходит каждый раз. Но теперь он здесь, с ней. Раздаются его шаги – неспешные, терпеливые. Он ищет.

Он тоже ничего не видит, в этом и состоит игра. Идет, вытянув руки, ощупывая все, что попадается на пути, – она слышит, как шуршат под его ладонями серые стены, будто какой-то змей подползает все ближе. Но она знает, что монстр жадно вслушивается в каждый звук, каждый шорох, пытаясь определить, где его пленница.

Он недалеко, он все ближе.

Звучат шаги: он подходит к двери комнаты. Не останавливайся, не останавливайся. Вот проходит мимо. Потом все-таки застывает на месте.

Что такое? Почему он не идет дальше?

А он возвращается. Стоит перед открытой дверью, колеблется. Решает, входить ему или нет.

Убирайся. Убирайся прочь.

Он переступает порог. Слышно его дыхание – дыхание монстра. Но она не двигается с места, распластавшись по стене. Не пытается бежать: уже случалось так, что, подойдя вплотную к цели, он по какой-то неясной причине, махнув рукой или передумав, оставлял ее в покое и уходил. Но на этот раз ей не повезет, у нее такое предчувствие. На этот раз удача на стороне противника. Слышно, как он ощупью, осторожно продвигается к ней.

Останавливается, как будто взглядом проницает тьму.

Она знает: сейчас что-то свершится, но не двигается с места. Его лицо совсем близко, в нескольких сантиметрах от ее лица, она чувствует его тепло, запах его дыхания. Сладковатый, но также горький: запах монстра.

Потом ладонь бережно опускается на ее щеку. Это не ласка, говорит она себе и вся застывает – не хочет смиряться, признавать себя побежденной. Ладонь гладит шею, спину, стискивает маленькую грудь. Скользит к животу, оттягивает резинку трусиков. Пальцы роются среди пушка. Замирают, встретив живую плоть. Она не закрывает глаза – не хочет накладывать одну темноту на другую. Хочет смотреть ему в лицо, даже в темноте. Я не жертва, твердит она про себя. Я не твоя. Но тем временем понимает, что надо о чем-то таком подумать, чтобы быть готовой, там, внизу. Потому что в последний раз, когда он брал то, что ему причитается, ей было больно…

– Вы это хотели знать, доктор Грин? Вот так все и происходило! – заключает она с надрывом. – Что, гад, доволен?

– Нет, конечно же нет, – открещивается Грин.

Она догадалась, что доктор искренне огорчен. Не только потому, что не получил сведений, на которые рассчитывал. Он расстроился из-за нее – из-за того, что ей приходилось терпеть извращенные игры невидимого монстра. Ей стало стыдно: зря она обругала доктора.

– Хорошо, Сэм, поищем вместе другой способ извлечь из твоей памяти черты похитителя, – пообещал он и выключил запись. Повернувшись к зеркалу, прикоснулся к связке ключей, что висела у него на поясе. Похоже на условный знак, сигнал для тех, кто наблюдал извне.

Рисунок Мэг Форман – кораблик колышется в тихом море, теплое солнышко. Место, куда Дженко хотел бы попасть, когда все кончится.

Самый расчудесный рай в представлении девочки.

Это воображаемое место – вожделенный приют, но еще не время туда идти. Я должен остаться здесь, посмотреть, что в этом фильме, сказал себе Дженко.

Он водрузил проектор на скамью сторожа Банни, вставил пленку и направил его на стену. Потом выключил лампу. Глубоко вздохнул в темноте.

И запустил фильм.

Первые кадры были пустыми, но после появилось изображение. Съемка любительская, оператор никак не мог попасть в фокус. Но вот изображение стало более четким.

Элегантный салон: кожаные кресла, паркет, панели из темного дерева. Красно-коричневый свет сосредоточен посередине кадра, нижняя и верхняя части остаются в тени. В результате людей можно превосходно рассмотреть от колен до подбородка.

Мужчины в элегантных костюмах – в мелкую полоску, с манишкой, платочком в кармане и гвоздикой в петлице. Почти все держали в руках бокалы или курили сигару. Они улыбались, дружески беседовали, а лакеи в белых ливреях сновали в толпе, разнося подносы с выпивкой и закусками.

Сцена из былых времен, подумал Дженко. Клуб, посещаемый уважаемыми людьми, высокопоставленными членами общества. Бруно боялся увидеть то, что скрывалось в бобине, воображая бог знает какие пакости. Он уже начал верить, что ошибся.

Потом сцена неожиданно поменялась.

Густой кустарник. Объектив что-то ищет среди листвы. Находит фигурку, слившуюся с ветвями. Девочка – светловолосая, босая. Голубое платьице порвано, руки и ноги исцарапаны колючками. Слышно только, как сухие листья шуршат под ее ногами. Потом раздается шум, девочка оборачивается в страхе. Кто-то смеется.

Дженко подался вперед: вдруг получится опознать девочку – но сцена опять поменялась.

Снова лес, но мультяшный, в технике сороковых годов. Огромный кролик с глазами сердечком посреди лужайки. Банни сидит на бревне и что-то рассказывает двум мальчикам, которые удобно устроились на его здоровущих лапах. Бабочка пролетела над их головами, ветер пошевелил листву дерева.

Внезапный обрыв. Стоны.

Нагая женщина занимается сексом с двумя мужчинами в капюшонах. Она лежит на широком мраморном алтаре, вокруг – свечи и ножи. Распущенные волосы падают женщине на плечи, тело покрывает тончайшая патина пота. Глаза ее закрыты, а двое мужчин по очереди грубо проникают в нее. В криках наслаждения слышатся неразборчивые слова. Заклинание или молитва.

Снова обрыв, новая сцена.

Комната при дневном свете, пустой стул. На стене надпись: «Любовь». Оператор необъяснимым образом задерживается на этом интерьере. Потом в комнате вдруг темнеет. К стулу привязан голый мужчина, его голова опущена на грудь. Надпись за его спиной едва видна. Оператор стремительно приближает камеру к узнику, в руке у него что-то зажато, возможно лезвие. Мужчина поднимает голову, кричит.

Дженко отпрянул, как будто все это происходило с ним. Но сцену снова залил дневной свет. Стул опять был пуст. Полный покой.

Очередной переход.

Школьный двор. Мальчики в коротких штанишках гоняются друг за дружкой. Оператор снимает их с далекого расстояния, из-за решетки. Останавливается на одном из мальчишек. Он не такой, как все. Альбинос. Застывает на месте, будто интуитивно чувствуя опасность. Озирается, потом вступает в игру как ни в чем не бывало.

Исступленная смена кадров. Старуха кормит грудью младенца. Шатер цирка посреди пустынной равнины. Слово «Красный». Безногий ползет, напевая песню. Телевизор, по которому передают старую рекламу моющего средства. Слово «Оргазм». Две женщины под черными капюшонами ласкают и раздевают друг друга. Слово «Свет». Похороны под дождем. Снова порнография. Кровь. Символы смерти. Дженко утомляло беспрерывное мелькание сцен. Но сами образы внушали глубокую тревогу. Бруно задавался вопросом, что именно он смотрит сейчас и с какой стати церковный сторож держит у себя такой фильм.