Жорж Сименон - Петерс Латыш

Вот наконец и отель «Мажестик», рассыльные, бросившиеся открывать перед ним входную дверь.

— Шеф!

— Опять ты?

Из полутьмы нерешительно выступил Дюфур, он тревожно оглядывался вокруг.

— Послушайте, она исчезла.

— Что ты мелешь?

— Клянусь, я сделал все что мог. Она вышла из «Селекта». Через минуту вошла в дом пятьдесят два, это магазин готового платья. Я прождал час, потом обратился к швейцару. На втором этаже магазина ее не видели. Она просто прошла через него и вышла через другой выход на улицу Берри.

— Ладно!

— Что мне теперь делать?

— Отдыхать.

Дюфур взглянул комиссару в глаза, потом быстро отвернулся.

— Клянусь вам, что…

К великому удивлению инспектора, Мегрэ потрепал его по плечу.

— Ты славный парень, Дюфур. Не огорчайся, старина!

И Мегрэ вошел в холл отеля, где заметил, как изменилось при его появлении лицо управляющего, и послал ему улыбку.

— Латыш?

— Только что поднялся к себе в номер.

Мегрэ подошел к лифту.

— Третий этаж.

Комиссар набил трубку и внезапно вспомнил, что уже несколько часов не курил. Он снова улыбнулся, но улыбка вышла горше прежней.

Остановившись перед дверью номера 17, Мегрэ не испытывал никаких колебаний. Постучал. Ему крикнули: «Входите». Он вошел и закрыл за собой дверь.

В гостиной кроме радиаторов был еще и камин, который разжигали для уюта. Латыш, облокотившись о каминную полку, подталкивал носком ботинка к дровам какую-то пылающую бумажку, чтобы она скорее сгорела.

С первого взгляда Мегрэ понял, что Латыш утратил прежнее спокойствие, но у комиссара хватило самообладания не показать, что это его обрадовало.

Золоченый стул с хрупкими ножками был для Мегрэ слишком миниатюрен, рука комиссара на его спинке выглядела просто лапой. Он поднял стул и поставил его в метре от камина. Затем уселся на него верхом.

Что же случилось — он снова почувствовал в зубах трубку и, выйдя из состояния недавней подавленности или, скорее, нерешительности, всем своим существом устремился к действию?

Как бы там ни было, в этот момент он чувствовал себя сильнее, чем когда-либо. Он был дважды Мегрэ, если можно так выразиться. Не человек, а изваяние из старого дуба или, вернее, из глыбы песчаника.

Локти он положил на спинку стула. Чувствовалось, что, доведенный до крайности, он способен своей широченной лапищей сгрести противника за горло и ударить головой о стену.

— Мортимер вернулся? — спросил он.

Латыш, наблюдавший, как догорала бумажка, медленно поднял голову.

— Не знаю…

От Мегрэ не ускользнуло, что пальцы Латыша судорожно сжались. Заметил он и то, что у дверей спальни стоял чемодан, которого раньше в номере не было. Красная цена ему не составила бы ста франков, а весь вид этой дешевой дорожной сумки никак не вязался с обстановкой в номере.

— Что у вас там?

Латыш не ответил. Только лицо его несколько раз нервно дернулось. В конце концов он спросил:

— Вы меня арестуете?

Несмотря на тревожный тон, в голосе Латыша, казалось, сквозила нотка облегчения.

— Еще не время.

Мегрэ встал, подошел к чемодану и, подтолкнув его ногой к камину, открыл.

Там лежал совершенно новый серый костюм, купленный в магазине готового платья, даже этикетка с ценой еще болталась на нем.

Комиссар снял телефонную трубку.

— Алло. — Мортимер вернулся?.. Нет?.. И никто не приходил в семнадцатый?» Алло. Да. Пакет из магазина на Больших бульварах?.. Можете не приносить.

Комиссар повесил трубку и пробурчал:

— Где Анна Горскина?

— Ищите.

— Иначе говоря, в номере ее нет. Но она здесь была. Она принесла этот чемодан и письмо.

Латыш поспешно разворошил пепел, так что сожженная бумажка рассыпалась в прах.

Комиссар понимал, что сейчас не время заниматься пустыми разговорами, что он на правильном пути, но малейший ложный шаг может лишить его преимущества.

Движимый силой привычки, он встал и так быстро шагнул к камину, что Петерс вздрогнул, поднял было руки для защиты, но тут же устыдился своего жеста и покраснел.

Мегрэ хотел всего-навсего пристроиться спиной к огню.

Он стоял и курил, часто попыхивая трубкой.

В номере воцарилось молчание, такое длительное и тягостное, что от него сдавали нервы.

Латыш не мог скрыть волнения, хотя и старался держаться. По примеру Мегрэ, закурившего трубку, он зажег сигару.

Комиссар принялся вышагивать взад и вперед по комнате и, опершись на маленький круглый столик с телефонным аппаратом, чуть не сломал его.

Петерс не заметил, как Мегрэ нажал на рычаг. Результат не заставил себя ждать. Звонок раздался тут же. На проводе был администратор.

— Алло! Звонили?

— Алло!.. Да! Что вы говорите?

— Алло!.. Это администрация отеля.

Мегрэ остался невозмутимым.

— Алло… Да… Мортимер?.. Благодарю. Я его сейчас увижу.

— Алло!.. Алло! — Едва комиссар положил трубку, как снова раздался звонок. Управляющий упорно не мог ничего понять.

— Что происходит? Не понимаю.

— К черту!.. — громыхнул Мегрэ.

Он устремил взгляд на заметно побледневшего Латыша, который хотел было броситься к двери.

— Пустяки, — успокоил его комиссар. — Вернулся Мортимер Ливингстон. Я просил предупредить меня.

Он увидел капли пота, выступившие на лице собеседника.

— Мы говорили о чемодане и письме, которое в нем было. Анна Горскина…

— Анна здесь ни при чем…

— Простите… Я думал… Разве письмо не от нее?

— Послушайте…

Латыша трясло. Это бросалось в глаза. И это была не обычная нервозность. Лицо его, все тело дергались, как от тика.

— Послушайте!..

— Слушаю, — проронил Мегрэ, повернувшись спиной к огню.

Рука его скользнула в карман. Чтобы вытащить оружие, ему понадобится меньше секунды. Мегрэ улыбался, но за улыбкой скрывалось обостренное до крайности внимание.

— Итак?.. Ведь я же вам сказал, что слушаю.

Но Латыш, схватив бутылку виски, процедил сквозь плотно сжатые зубы:

— Тем хуже.

Он налил себе полный стакан, осушил его залпом и посмотрел на комиссара — взгляд его был мутный, как у Федора Юровича, на подбородке блестела капля виски.

Никогда Мегрэ не видел, чтобы человек пьянел так мгновенно. Правда, он никогда не видел, чтобы кто-нибудь выпил залпом стакан виски, наполнил его снова и снова выпил, налил и третий раз, потом потряс бутылкой и выцедил последние капли шестидесятиградусного напитка.

Результат был потрясающий. Петерс Латыш побагровел, а через секунду стал мертвенно бледен. На щеках, правда, еще алели красные пятна. Губы стали бескровными. Держась за столик, он сделал несколько шагов и, пошатываясь, промямлил с безразличием пьяницы:

— Вы этого хотели, не так ли?

Латыш издал непонятный смешок, в котором слышалось все: страх, ирония, горечь, может быть, даже отчаяние.