Алистер Маклин - Марионетка [Кукла на цепи]

— Смотрите, вон они!

— Очень симпатичные,— вежливо отозвалась Мэгги.

Какой-то любитель пейзажей стал вытеснять меня, всем своим видом показывая, чтобы я освободил ему место. Не знаю, что этот мужчина прочел в моих глазах, но он тут же и весьма поспешно ретировался.

— Они мои хорошие друзья,— тараторила Труди.—Когда мы с Гердой приезжаем сюда, мы всегда привозим им еду и кофе. Пойдемте, я познакомлю вас, Мэгги! — Увидев, что Мэгги заколебалась, девушка добавила:— Ведь вы же сами сказали, что вы моя подружка!

— Да, но...

— Посмотрите, какие они симпатичные,— умоляюще сказала Труди.— Они такие веселые, любят музыку и так интересно играют... Если мы будем себя хорошо вести, они даже станцуют нам хей!..

— Что?

— Да, Мэгги, это старинный деревенский танец. Его танцуют в пору сенокоса. Очень прошу вас, Мэгги, сделайте это для меня! Пожалуйста! Ради меня!

— Ладно,— улыбнулась Мэгги.— Только ради тебя, Труди, и ненадолго.

— Вы мне очень нравитесь, Мэгги.

Все трое вышли из лавки. Переждав немного, я тронулся за ними. Они уже отошли ярдов на пятьдесят, прошли мимо дома, за которым следила Мэгги, и стали пересекать луг. Женщины находились на расстоянии шестисот ярдов от ветхого строения, в котором даже издали можно было признать гумно. До меня смутно доносились голоса Мэгги и Герды, щебетанье Труди, которая подпрыгивала, как козочка в весенний день. Труди вообще не могла ходить спокойно — она всегда бежала вприпрыжку.

Я, естественно без прыжков, отставая метров на тридцать, шел за ними. По краю луга тянулась живая изгородь, и я старался спрятаться в тени, отбрасываемой этим кустарником. Скорее всего, моя походка была столь же своеобразной, как подпрыгивание Труди. Высота изгороди была не более пяти футов, и я передвигался, согнув колени, как страдающий радикулитом семидесятилетний старец.

Дойдя до гумна, они сели недалеко от него, прячась в тени от жаркого солнца. Воспользовавшись тем, что гумно заслоняло меня от них и от работающих женщин, я быстро пробежал это расстояние и спрятался внутри.

Этой ветхой развалюхе было не менее ста лет: пол прогнулся, здание осело, стены покосились, а щели между досками были такими, что в них можно было просунуть не то что руку, а даже голову.

Наверху был чердак, пол которого, казалось, вот- вот обвалится, настолько он прогнил и был изъеден древоточцем. Даже прожженному маклеру не удалось бы сбыть с рук этот музейный экспонат. Этот пол не выдержал бы даже веса мыши средней упитанности, не говоря уже о моем. Однако гумно было мало пригодно для наблюдения: меня наверняка тут же увидели, если бы я попытался выглянуть из этих щелей, размером в человеческую голову. Мне ничего не оставалось, как влезть по шаткой лестнице на чердак.

У восточной стены чердака еще лежало прошлогоднее сено, и пол был очень не надежен, мог обрушиться с минуты на минуту, но, проявив крайнюю осторожность, я, аккуратно выбирая места, куда поставить ногу, оказался у западной стены.

Тут щели были еще шире, и отыскав самую большую, я, наконец, угомонился. Прямо под собой я видел головы Мэгги, Труди и Герды, а немного поодаль от них — двенадцать женщин, которые ловко и быстро складывали стога сена вилами с поблескивающими на солнце зубьями и длинными черенками. Отсюда можно было также увидеть часть деревни и почти целиком автостоянку. Перед моими глазами была самая мирная картина сельской идиллии: солнечный день, женщины, убирающие сено... Но внезапно меня охватила смутная тревога. Странное тревожное чувство возникло от наименее вероятного источника — от вида работающих в поле женщин. Даже здесь, в их родных местах, длинные полосатые юбки, вышитые блузки и белоснежные чепцы казались какими-то вычурными и неестественными. Было во всем этом что-то показное, театральное. У меня появилось ощущение, что я присутствую на спектакле и этот спектакль разыгрывается специально для меня.

В течение получаса женщины непрерывно работали, а трое женщин, сидевших подо мной, изредка обменивались какими-то фразами. В этот жаркий, тихий день разговоры казались излишними, и тишину нарушали только жужжание пчел и шелест сена.

Мне захотелось курить, и, подумав, я решился на этот риск. Нащупал в кармане куртки спички и пачку сигарет, положил куртку на пол, а на нее — пистолет с глушителем и закурил, прикрывая сигарету рукой, чтобы дым не сразу проник наружу щели чердака.

Вскоре Герда посмотрела на свои ручные часы размером с будильник и сказала что-то Труди, которая, протянув Мэгги руку, заставила ее встать. Они вместе подошли к женщинам, вероятно, чтобы пригласить их позавтракать вместе, потому что Герда уже расстелила на траве клеенчатую скатерть, вынула еду и расставила чашки.

Чей-то голос сзади приказал мне:

— Не шевелитесь и не делайте попыток взять пистолет! Одно движение — и я прикончу вас!

Он не шутил, и я повиновался.

— Теперь медленно повернитесь!

Это был голос человека, привыкшего приказывать.

— Отойдите от пистолета на три шага влево.

Я не видел его, но слышал прекрасно и отошел на три шага влево.

Сено у противоположной стены зашевелилось, и появились две фигуры: преподобный Тадеуш Гудбоди и Марсель, змееподобный пижон, которого я избил и засадил в сейф в клубе «Балинова». Преподобный был безоружен, так как оружие ему вообще не требовалось. Зато в руках у Марселя была пушка размером в два обычных пистолета, и, судя по блеску в его черных немигающих глазах, он готов был придраться к малейшему поводу, чтобы пустить ее в дело. Меня не воодушевил и тот факт, что к стволу пушки был привинчен глушитель, так как это означало, что Марсель может стрелять в меня столько, сколько ему заблагорассудится — никто ничего не услышит.

— Ну и жара же здесь! — пожаловался Гудбоди.— И в горле першит от пыли...— Он улыбнулся доброй улыбкой, при виде которой детишки, вероятно, тянутся к нему ручонками.— Ваша профессия, дорогой майор Шерман, приводит вас в самые неожиданные места.

— Моя профессия?

— Ну да... Когда мы виделись с вами в последний раз, вы выдавали себя за водителя такси.

— А, тогда... Держу пари, что тогда вы не донесли на меня полиции!

— Да, раздумал,— великодушно признался Гудбоди. Он подошел к моей лежащей на полу куртке, поднял пистолет и с отвращением швырнул его в сено.— Какое грубое отвратительное оружие!

— Действительно,— согласился я.— Вы предпочитаете более изысканные способы убийства.

— И очень скоро я их вам продемонстрирую,— Гудбоди даже не понизил голос: женщины Хайлера, насладившись кофе, наперебой громко болтали. Гудбоди вытащил из вороха сена брезентовый мешок и вынул из него веревку.

— Будьте начеку, дорогой Марсель! Если господин Шерман сделает хотя бы одно невинное движение, стреляйте! Только не на смерть! В бедро.