Джеральд Сеймур - Красная лисица

Давление переполненного мочевого пузыря наконец разбудило Джеффри Харрисона. Он потянулся, дернув рукой в наручнике, и чуть не вывихнул запястье, почувствовав тотчас же неудобство оттого, что спал в одежде. На нем был все тот же костюм, который он надел, собираясь на работу, на шее галстук, единственной уступкой обстоятельствам было то, что верхняя пуговица его рубашки была расстегнута. Солнце еще не играло бликами на крыше амбара, и он замерз, даже дрожал. От его носков дурно пахло, и этот запах распространялся в замкнутом пространстве между балками потолка и тюками. Летом он всегда носил нейлоновые носки и, как только приходил вечером домой, менял их.

Он ведь не говорил на этом языке? Никогда не проходил курса Берлица. Единственное, что он мог сделать — заказать еду и приветствовать своих коллег по работе в начале дня. Так что он мог сказать людям в другой половине амбара? Ему хотелось помочиться, присесть на корточки и облегчиться, а он не знал, как об этом сказать. Исконные человеческие функции, исконный человеческий язык. Он не мог позволить себе запачкать брюки. Это было отвратительно и из–за безвыходности он закричал.

— Эй, вы там, идите сюда.

Он кричал по-английски, как если бы из–за его острой и неотложной нужды они должны были его понять. Они придут, Джеффри, захотят же они узнать, почему узник кричит: «Идите сюда». Внезапно он услышал движение, и голоса двоих мужчин приблизились. Послышался скрип двустворчатой двери амбара, которая была скрыта от него тюками, и приставная лестница задрожала под весом поднимающегося по ней человека. Сначала появился пистолет, черный и уродливый. Его держала крепкая и уверенная рука. Затем последовала голова, преображенная надетым на нее капюшоном со щелочками-прорезями для глаз. В полусвете это было мрачное и пугающее зрелище, пока за капюшоном не появились узнаваемые части тела, плечи и мужской торс. Движения пистолета нельзя было не понять. Он подчинился приказу пистолета, которым махали перед его лицом, и шарахнулся назад, насколько позволила длина цепи. Он указал жестом на свою ширинку, потом свободной рукой обвел ягодицы. Гротескная пантомима. Голова в капюшоне дрогнула и исчезла за валиком сена.

Снизу раздалось шумное хихиканье, а потом появилось ведро, какими пользуются на фермах. Его подала невидимая рука. Старое и заржавленное, оно когда–то было оцинкованным. За ведром последовала сложенная пачка газет. Ему была предоставлена некоторая возможность побыть наедине с собой и он подтянул к себе ведро, повернулся спиной к лестнице и стал ощупывать свой ремень Он чувствовал себя униженным и травмированным, одна рука его была поднята и прикована, и ему пришлось нелепо изогнуться над ведром. Он старался подстегнуть отправления своего тела, понукая свой мочевой пузырь и кишечник, заставляя их опорожниться, прежде чем глаза-прорези вернутся, чтобы посмеяться над его спущенными штанами и голым задом. Так поступает половина человечества, Джеффри, привыкай к этому. Боже, что за омерзительная вонь. Этот сандвич... вонь и газы. Вспомни этот сандвич, который тебе дали, кажется, вчера, его дали тебе мужчины в фургоне, проклятье для кишок. Он ощупью стал разыскивать бумагу. Она была влажной от утренней росы, должно быть, всю ночь пролежала где–то под открытым небом и теперь от этого разлезалась в руках. Ему захотелось кричать, плакать, хотелось, чтобы его пожалели. Харрисон попытался вытереться как можно чище, слезы жгли ему глаза, затем натянул нижнее белье и брюки, застегнул молнию и пояс.

— Я кончил. Можете придти и забрать это.

Движение, и все повторилось сначала. Как и раньше, приставили лестницу. Появились пистолет и капюшон. Он указал на ведро.

— Я им воспользовался. Можете забрать его.

Послышался утробный смех того, чье лицо было закрыто капюшоном, он затрясся от смеха, заходили ходуном его плечи, а капюшон начал подпрыгивать вверх и вниз, ныряя и поднимаясь, и он услышал приглушенный капюшоном возглас, выражающий веселье. Чертовски идиотская шутка, Джеффри. Ты видишь это, видишь, почему он разрывается от смеха? Ты попросил его, они дали его тебе и оставили здесь. Они преподнесли тебе небольшой подарок и оно будет здесь стоять всего в нескольких ярдах от тебя. Оно будет вонять и гнить. Твоя собственная моча, твое дерьмо, твои отходы. Да, ты их здорово позабавил.

— Иди сюда! Иди сюда!

В свой призыв он вложил всю убедительность, на какую был способен. Вне всякого сомнения, это был тон приказа, и этого было достаточно, чтобы приостановить отступление капюшона. Смех прекратился.

— Иди сюда.

Снова появилась голова, потом плечи. Джеффри Харрисон откинулся назад, опираясь на левую ступню, а потом подался вперед так далеко, насколько допускала цепь. Он двинул своей правой ступней по ведру. Видел, как оно поднялось и извергло свое содержимое, ударившись о плечо человека, оно полилось, окатив его маску и выцветшую хлопчатобумажную рубашку. Маска и рубашка промокли, пятно расплывалось по ним, с них капала жидкость.

— Можешь забрать его, — хихикал Харрисон, — Теперь можешь получить это обратно.

Чего ради ты это сделал, да поможет тебе Бог!

Не знаю. Просто сделал и все.

Они же, черт возьми, убьют тебя, Джеффри Харрисон, они разорвут тебя на части.

Для того они и существуют, эти ублюдки, чтобы на них испражняться и мочиться.

Правильно, чертовски правильно. Но только, если у тебя за спиной целая армия. Ты идиот, Джеффри Харрисон.

Не знаю, почему я это сделал.

Но больше ты этого уже не сделаешь.

Они пришли вдвоем. Второй шел впереди, а тот, чья рубашка и капюшон были испачканы, стоял на лестнице позади. Ни слов, ни увещеваний, никаких словесных упреков. Ничего, кроме ударов их кулаков и барабанной дроби сапог по его лицу и груди и нижней части живота, бедер и голеней. Они обрабатывали его так, будто он был боксерской грушей, свисающей с балки. Они тратили на него свою силу, пока не начали задыхаться, а он оставался мягким и безответным и не способным даже к минимальной самозащите. Злобные, мерзкие твари, монстры, чудовища, творящие зло от безнаказанности. Харрисон свалился на солому, ощущая боль, эхом отдававшуюся во всем его теле, не желая облегчения, желая только смерти. Ныли ребра, превратившиеся в источник непроходящей боли. Когда с тобой случалось в жизни что–либо подобное, Джеффри? Никогда прежде, никогда, чтобы это могло считаться чем–то, заслуживающим внимания. И сегодня утром здесь не было этого подонка с калькулятором. Никого не было, кто мог бы видеть его, ободрить и рукоплескать ему. Только мыши под ногами и вонь, исходящая от его тела, и сознание того, что рядом был человек, питавший к нему отвращение и который бы прервал его жизнь с такой же легкостью, с которой он очищал свои ноздри от их содержимого, если бы...