Ирина Лобусова - Подземелье призраков Аккермана

— Враки всё, — вмешался в разговор товарищ Тамила в пестром платке, — всех хватает на фронте — и русских, и цыган. А про табор это враги рассказывают. Контрреволюционеры.

— Это ты, парень, брось, — насупил брови пожилой красноармеец, — не козыряй словечками, которых не понимаешь. Сказано тебе: было дело, а ты встреваешь в спор. Весь фронт об этом знает и говорит.

— Ты там служил? — снова подал голос цыган.

— Приходилось, — вздохнул пожилой. — Под Котовским. Хитрый, как черт. Несладкая служба. Ну да, коман­дир он хоть и суровый, но дело свое знает, но вот как человек... Мне такие не нравятся. Ну дык, каждому на свой вкус.

— А правду говорят, что на фронте бандюки из Одессы воюют? — вдруг спросил цыган.

— Были, — хмуро ответил пожилой, — между прочим, не самые худшие солдаты из всех. Только вот...

— Что?

— Как выгнали их из Голубовки, так долго думали, что с ними делать, — вздохнул красноармеец, — а их совсем не много осталось. Кто сбежал, кто в бою полег. Все они были... Ну, ясно не такие, как люди Котовского, как наши. А теперь, говорят, их на Махно пошлют. Тогда им труба.

— Как это? — заинтересовался парень в пестром платке.

— Да вот так! — хмыкнул красноармеец. — Ты, видать, совсем зеленый, что такие вопросы задаешь! Здесь, на фронте, что Махно, что Петлюра, — дерутся, как черти, и никакого сладу с ними нет. У Петлюры, говорят, германское оружие. А эти, бандюки... Они же зеленые, как сопли, да винтовки в бою подрастеряли. Как пошлют их на Махно, тут им конец и придет.

— Жестоко, — покачал головой цыган.

— Кто-то бы сказал: а чего с ними церемониться? А я так считаю — не дело это, губить человеческую жизнь. Если не способные к фронту, отпустить нужно. С концами. А так... души все-таки. Хоть и бандюки, а живые души. А их точно пошлют на смерть, — грустно сказал вояка.

Цыган не сводил с него внимательных глаз, словно впитывая в себя его рассказ. Но какие мысли обуревали его в этот момент, угадать было нельзя.

Поезд снова остановился, заскрипев колесами.

— Через пару часов хутор будет, ночью как раз проедем, — сказал пожилой, — там они и сидят.

К ночи красноармейцы в вагоне теплушки угомонились. Сказывалось выпитое спиртное и усталость. Улеглись на полу вповалку, друг на друге. Потушили керосиновые лампы. Через несколько минут вагон заполнил густой мужской храп. Поезд то останавливался, то медленно трогался. Где-то в отдалении раздались раскаты оружейных залпов, похожие на гром.

Ночью одна из остановок была особенно долгой. И когда поезд тронулся с места, пожилой красноармеец открыл глаза. Двух товарищей — цыгана и второго, в платке, рядом с ним не было. Они куда-то делись, но красноармеец не стал выяснять куда... «Храплю, видать, сильно, — подумал он, — вот и перебрались в другой конец вагона. Ну и черт с ними!»

Только под утро, когда уже стало светать, кто-то заметил, что в вагоне открыта дверь. Было даже приятно вдыхать теплый, свежий воздух. Но потом дверь закрыли — слишком уж громко звучали отголоски стрельбы. Вагон тронулся дальше.

Двое красноармейцев в военной форме пробирались вдоль чахлого подлеска, оглядываясь с тревожно по сторонам. Ночь близилась к рассвету. Но вокруг по-прежнему не было никакого жилья.

— Где же они? — выбившись из сил, Таня опустилась на какой-то пенек. Ноги ее горели как в огне. Надо ли говорить, что «цыган Тамил» была именно она.

— Терпи, — Андрей, ее товарищ в пестром платке, налил глоток воды из фляги, протянул ей, — хутор близко, где-то здесь.

— Ноги болят, — вздохнула Таня, не в силах признаться, что грубые мужские сапоги натерли ей ноги до крови.

— Придем в хутор — там отдохнешь, — Андрей прекрасно понимал, как мучается Таня с этом не­удобном мужском костюме, и от ее мужества у него щемило сердце.

Пожалуй, это была самая опасная затея из всех, предпринятых Таней до сих пор, — попасть на настоящий фронт к Мишке Япончику, чтобы там разузнать подробности о цыганах. И едва они отправились в путь, как Таня стала себя за нее казнить. Помогая ей, Андрей проявил недюжинное мужество и находчивость. Раздобыл военную форму, выяснил, когда теплушки с красноармейцами отправляются на фронт. Таня была так поглощена своей целью, что ради того, чтобы походить на красноармейца, согласилась остричь свои волосы. Неожиданно ей пошла короткая стрижка. Однако сама Таня ощущала себя кем-то вроде Зелены Шор, ядовито замечая про себя, что если Володе нравится коротко стриженная Зелена, то она понравится и подавно.

Отправляясь на фронт, чтобы побеседовать с Мейером Зайдером и выяснить все о Жорже Белом, Таня всё приблизительно себе представляла и уже не сомневалась в том, что секрет исчезновения Володи связан с убийством Антона Краснопёрова и с остальными убийствами. И тем более не сомневалась, что Зайдер знает, что произошло.

Путь был слишком сложен. Таня поняла это уже в тот момент, когда они оказались в теплушке. Несмотря на то, что у нее все-таки были актерские способности, ей с трудом удавалось играть свою роль. Ее до сих пор мутило от вонючего самогона, который пришлось выпить, чтобы поддержать образ, а еще Тане очень хотелось сбросить с себя неудобную форму. Но пока это было невозможно. Оставалось только идти до конца.

Где-то совсем близко залаяла собака — похоже, человеческое жилье было рядом. Вскоре послышалось звяканье собачьей цепи.

— Хутор, — шепнул Андрей, доставая армейский наган. Это был настоящий боевой револьвер, в отличие от камуфляжной винтовки, которая была сломана так, что в нее даже не вставлялись патроны. Винтовка играла на образ красноармейца, и с ней Андрей не сомневался, что их примут за своих. У Тани никакого оружия не было.

Сунув ей в руки эту декоративную винтовку, Андрей прицелился из нагана в темноту. Таня с дрожью вцепилась в него.

— А если там петлюровцы? — ей вдруг стало страшно.

— Не должно быть, — ответил Андрейка, — они выставили бы посты. А мы ведь свободно подошли к хутору.

— А с чего ты взял, что Японец посты не выставил?

— Ты кого-то видишь? — ухмыльнулся рыбак. Похоже он пришел в себя— Значит, постов нет. — И, вздохнув, добавил: — Однако это и плохо. Не может быть Японец таким идиотом. Что-то здесь не так.

Двигаясь осторожно, почти бесшумно, они вдруг вышли на большую, широкую улицу поселка. Во всех домах были потушены огни. Одинокий собачий лай перешел в хрип. Пес словно задыхался на цепи, стараясь вырваться в темноту. Но пока его не было видно.

Они сделали несколько шагов вперед.

— Матерь Божья! — вдруг замер Андрей, схватив за руку Таню и остановившись как вкопанный.

Из-за облаков вышла луна, отчетливо осветив ужасающую картину. В ее белом, серебристом свете отчетливо было видно, что вдоль всей улицы поселка лежат трупы. Их было так много, что трудно было идти, нужно было лавировать между ними, находить свободное место, чтобы не ступить в это страшное месиво из человеческих рук и ног... Остекленевшие глаза, окровавленные ошметки человеческой плоти, пробитые насквозь, — в этом месте остановился ад, ад войны... И спокойная луна мертвыми, равнодушными, холодными лучами освещала эту страшную жатву.