Мо Янь - Красный гаолян

— Не передразнивайте собак! Не лаять!

В соответствии с данным разведки и давно уже выработанным планом бойцы устроились в засаде в сотне метров от главных ворот казармы — там были свалены в кучу кирпичи и камни, чтобы весной возвести сторожевую башню.

Мелконогий Цзян сказал Рябому Чэну, устроившемуся рядом:

— Рябой, пора!

Рябой Чэн тихонько приказал:

— Шестой, Чуньшэн, пошли!

Для удобства Рябой Чэн снял с груди сумку с гранатами, нащупал одну с деревянной ручкой, а сумку передал высокому солдату со словами:

— Когда закончу у ворот, быстро поднесёшь её мне.

Солдат покивал.

Слабый свет звёзд падал на землю. В казарме японских солдат и марионеток висело больше десятка походных фонарей, а во дворе стоял полумрак, как в сумерки. Перед воротами ходили, отбрасывая длинные тени, два солдата из марионеточных войск, похожие на привидения. Из-за кучи кирпичей выскочил старый чёрный пёс и куда-то радостно умчался, а за ним погнались белый и пёстрый. Кусая друг дружку и катаясь по земле, они добежали до ворот. В тени груды досок, сваленных шагах в двадцати от дороги, собаки сплелись в один клубок, и издали казалось, будто они отнимают другу друга что-то вкусное.

Мелконогий Цзян с удовольствием наблюдал за представлением, которое мастерски разыгрывали Чэн с товарищами, но невольно вспомнил, каким глуповатым и слабым показался ему Чэн, когда только-только пришёл в отряд — чуть что, лил слёзы и сопли, как баба.

Чэн и двое парней терпеливо изображали собачью грызню, а двое дозорных застыли и прислушивались, потом один подобрал камень и с силой метнул в собак, сердито выругавшись:

— Гребаные псы!

Рябой Чэн изобразил поскуливания побитого пса. Вышло так похоже, что командир Цзян не удержался от смеха.

После того как был разработан план нападения на Мадянь, бойцы Цзяогаоской части начали учиться лаять.

Рябой Чэн пел арии пекинской оперы [137] Наиболее известная разновидность синтетического сценического искусства традиционного Китая. и играл на соне, у него были сильные лёгкие и звонкий голос, поэтому во всей части именно он стал чемпионом по собачьему лаю. У Шестого и Чуньшэна тоже неплохо получалось, поэтому им троим и доверили задание отвлечь и уничтожить часовых.

Марионетки не выдержали и со штыками наперевес осторожно двинулись в сторону кучи досок. Собаки начали грызться ещё радостнее, а когда часовых отделяло от них несколько шагов, прекратили громко лаять и заскулили — вроде как им страшно, но и уйти жалко.

Часовые сделали ещё шаг вперёд, и тут Рябой и два его помощника подскочили с земли, будто три молнии в тусклом свете фонарей, падавшем на собачьи шкуры. Граната Рябого Чэна ударила одного из часовых по голове, а Шестой и Чуньшэн пронзили второго штыками в грудь. Оба солдата рухнули на землю, словно мешки с песком.

Поскольку все бойцы Цзяогаоской части были в собачьих шкурах, они бросились во вражеский стан, будто стая собак. Рябой Чэн около ворот получил обратно свою сумку с ручными гранатами и, как безумный, помчался в здание с черепичной крышей.

Тишину ночи нарушили выстрелы, взрывы гранат, крики и стоны японских чертей и солдат марионеточных войск, смешавшись с лаем собак по всей деревне.

Рябой Чэн прицелился в окно и одну за другой забросил туда двадцать ручных гранат. Звуки взрывов и стоны раненых напомнили ему о том, как пару лет назад японцы закидывали гранатами мастерские по изготовлению соломенных сандалий. Однако он не ощущал радости от свершившейся мести. Напротив, схожесть картин вызвала острую боль, словно кто-то острым ножом прочертил глубокую борозду прямо на его сердце.

Бой стал самым крупным за всё время с момента основания Цзяогаоской части. Это была первая блестящая и безоговорочная победа с начала антияпонской войны в районе Биньхай. Комитет компартии района даже объявил Цзяогаоской части благодарность в приказе. Бойцы в собачьих шкурах ликовали, однако вскоре произошло два очень нерадостных события. Во-первых, большую партию оружия и боеприпасов, захваченных в Мадяни, забрал отдельный полк района Биньхай. Командир Цзян, будучи членом компартии, понимал, что решение это правильное, но многие рядовые бойцы Цзяогаоской части недовольно ворчали и без конца ругались. При виде отощавших героев в собачьих шкурах на лицах солдат отдельного полка, приехавших за оружием, появилось стыдливое выражение. Во-вторых, Рябого Чэна, которому Цзяогаоская часть была обязана победой, нашли повешенным на иве на краю деревни. Всё указывало на самоубийство. Перед тем как свести счёты с жизнью, он не стал снимать с себя собачью шкур, поэтому со спины казалось, что на дереве болтается пёс, а спереди видно было, что это человек.

После того как бабушка обмыла Ласку горячей водой, та перестала кричать. С израненного лица не сходила нежная улыбка, а из тела не переставала идти кровь. Дедушка приглашал едва ли не всех местных врачей, второй бабушке выписывали корзинами лекарства, но симптомы обострялись с каждым днём. В тот период в комнате у бабушки висел густой запах крови. Ласка, видимо, истекла кровью, поскольку даже уши у неё стали прозрачными, как вермишель из бобового крахмала.

Последнего врача дядя Лохань привёз из уездного города Пинду. Это был старец глубоко за восемьдесят с серебряной бородкой, мощным лбом и длинными ногтями на обеих руках. На застёжках ватного халата висела расчёска для бороды из воловьего рога, серебряная ложечка, чтобы чистить уши, и костяная зубочистка. На глазах у отца старый лекарь положил пальцы на запястье второй бабушки и проверил пульс сначала на левой руке, а потом на правой, после чего объявил:

— Готовьтесь к похоронам!

После ухода лекаря бабушка с дедушкой помрачнели. Бабушка всю ночь напролёт шила для Ласки погребальную одежду, а дедушка отправил дядю Лоханя к плотнику выбрать гроб.

На следующее утро бабушка с помощью нескольких соседок переодела вторую бабушку в новое одеяние. Теперь она, без тени обиды на лице, лежала на кане, облачённая в красную шёлковую рубашку, синие атласные штаны, зелёную шёлковую юбку и вышитые алые туфельки. Губы расплылись в улыбке, а грудь всё ещё вздымалась, хотя дыхание время от времени прерывалось.

В полдень отец увидел чёрного как сажа кота, который прогуливался по крыше, наводя ужас своими криками. Отец поднял камень и метнул его в кота, тот подпрыгнул, а потом неспешно пошёл дальше.

Когда зажгли фонари, работники винокурни вынесли гроб и поставили во дворе. Бабушка зажгла в комнате лампу на соевом масле и по особому случаю опустила в масло три фитиля, скрученных из ситника, поэтому дым, поднимавшийся в комнате, отдавал жареной бараниной. Все взволнованно ждали, когда же Ласка испустит дух. Отец спрятался за дверью, глядя на уши Ласки, которые при свете фонаря казались похожими на прозрачное стекло, его душу охватило странное ощущение таинственности происходящего. В этот момент он почувствовал, что по крыше снова ходит тот чёрный кот — словно бы увидел, как в темноте светятся фосфором его глаза, и услышал его сладострастное мяуканье. Волосы отца встали дыбом, как колючки у ежа. Внезапно вторая бабушка распахнула глаза — зрачки не шевелились, однако веки трепетали, словно на них падали капли дождя. Её лицо свело судорогой, губы искривились — раз, другой, третий, — после чего изо рта Ласки вылетел звук ещё отвратительней, чем кошачий концерт весной. Отец увидел, что золотистые языки пламени в масляной лампе тут же стали зелёными, как перья лука, и в этом свете лицо Ласки окончательно утратило человеческие черты.