Ирина Лобусова - Королевы Привоза

— О первой ничего не известно. Я не слышал, — возразил Краснопёров.

— Вот об этом я и хотел бы узнать в поли… в народной милиции! — воскликнул Володя. — Они уж точно должны знать про первую жертву!

— Город на грани контрреволюции, везде орудуют криминальные элементы и неуловимая банда Японца — я думаю, милиции есть чем заниматься, кроме пьяных разборок грузчиков! — отрезал Краснопёров.

— Да при чем тут грузчики! — Володя едва не взвился до потолка. — В пьяном виде так не убивают! А расстрел заложников?

— Вот-вот, об этом я и хотел поговорит особо! — уцепился за тему Краснопёров. — Ты напрасно порочишь деятельность военного коменданта Привоза! Поверь, в таком гиблом и грязном месте действовать нелегко. Приходится держать в узде всю эту контрреволюцию, буржуйскую сволочь!

— Да ты шутишь! — Володя был в шоке. — Эта Марушина на глазах у всех расстреляла ни в чем не повинных людей!

— Это была необходимая мера, чтобы поддержать порядок. Значит, нельзя было действовать по-другому, — и Краснопёров принялся уговаривать Володю: — Ты пойми, Авдотья Марушина пытается установить железный революционный порядок среди сброда и буржуев, а это нелегкая задача. Мы не можем ругать ее в таком тоне за то, что она выполняет свои прямые обязанности, очень тяжелые сейчас.

— Прямые обязанности? Да она убивает людей! — возмущению Володи не было предела.

— Это необходимая мера, чтобы поддержать порядок. Она вынуждена действовать таким образом, чтобы дошло до всех остальных. По-другому буржуйский сброд не понимает. Это очень серьезный вопрос. И вместо того, чтобы объяснить правильность ее поведения населению, поддержать проводимые меры по установлению порядка, ты пишешь злобные пасквили на военного коменданта Привоза! — развел театрально руками Краснопёров.

— Так, — Володя начал кое-что понимать, — ты хочешь сказать, что в таком виде эту статью не пропустит цензура Ревкома?

— Наконец-то… — выдохнул редактор. — Я тут распинаюсь битый час, а до тебя только сейчас дошло! Мне не нужны неприятности. Нам еще мебель не дали и тираж не увеличили. А ругать комендантшу Привоза, которую назначила лично Соколовская, это неприятность.

— Она убийца. Она стреляет людей.

— Ты не прав. По-другому сейчас нельзя. С криминальными элементами она поступает по законам военного времени. И правильно делает. Давно пора было избавить Одессу от этой бандитской нечисти.

— Это были простые торговцы, а не бандитская нечисть, — возразил Володя, — я знаю. Я там был.

— Может, и был, — легко согласился Краснопёров, — но есть твое личное мнение, и есть революционная политика газеты. Первое ты обязан держать при себе. Если оно идет вразрез со вторым, — и, видя, как расстроен Володя, добавил: — но я могу напечатать про убийство, если ты перепишешь статью.

— Как перепишу? — сокрушенно поинтересовался Сосновский.

— Уберешь все про Марушину и про расстрел заложников — тем более, что никакого расстрела не было. Напишешь только про убийство, в котором подозревают пьяных грузчиков, поссорившихся за бутылкой водки. Так мы убьем двух зайцев: расскажем про убийство и подчеркнем вред пьянства, что просто необходимо в нашем новом обществе.

Володя печально молчал. Выхода у него не было. Железная лапа цензуры хлопнула его по плечу и пригнула к земле, придавив всей своей тяжестью. А про убийство следовало писать — хотя бы для того, чтобы появился шанс услышать что-то об имени первой жертвы.

— Я перепишу статью, — сказал он понуро.

— Вот и отлично! — обрадовался Краснопёров. — Рад, что мы понимаем друг друга!

Когда Володя вернулся в комнату редакции, там уже ждал сторож.

— Вам письмо доставили, — сказал он.

Письмо было срочным, и, открыв конверт, Володя увидел записку от Тани. Перечитал несколько раз, он не понял ни единого слова… Пытаясь собраться с мыслями, Володя прикрыл глаза…

Вторая встреча с Ираидой Стекляровой. Исчезновение сводни. Допрос Васьки Черняка. Третий труп

Таня шла на вторую встречу с Ираидой Стекляровой с каким-то странным, тревожным чувством. Нельзя сказать, что она не верила сводне. Дело было совсем не в этом. А в том, что она вдруг серьезно засомневалась, что взяла верный след.

Ну действительно: какие основания у нее были подозревать в причастности к убийству Дуньки-Швабры солидного, серьезного человека, за знакомство с которым сводня брала большие деньги? Да, Дунька могла проговориться ему о чем-то, но какие шансы были на то, что она действительно поступила так?

Первоначальной версией было то, что Дунька-Швабра в день своего исчезновения отправилась на встречу с солидным любовником, потому что он позвал ее запиской. А если это было не так? Если Дунька просто соврала про любовника, чтобы товаркам пустить пыль в глаза? Ведь подтверждений этому не было: записки никто не видел. И Дуньку вместе с любовником тоже в тот день никто не видел. Она могла отправиться куда угодно. Тем более, что у нее существовала и другая жизнь, отличная от Привоза.

Об этой, другой жизни свидетельствовали пачки революционных прокламаций и очень большие деньги, найденные в квартире. Все вместе наталкивало на мысли о том, что Дунька была тесно связана с какой-то революционной организацией, выполняя серьезную работу. А что если она ушла по делам этой организации?

Вопросов было больше, чем ответов, и Таня поняла, что никак не может связать между собой разрозненные куски этой истории, в которых на первый взгляд не было ничего общего.

Таня думала об этом по дороге в кабачок «Якорь», отправляясь на вторую встречу с Ираидой Стекляровой. На ней был тот же самый роскошный костюм, а в маленькой сумочке лежали деньги — вся сумма, представляющая небольшой капитал. Деньги, конечно, были Дунькиными, но Таня пользовалась ими без зазрения совести. Сумма для платы Марушиной за лавку была отложена, и Циля хранила ее как зеницу ока. Остальные же деньги находились у Тани, и сколько их было, Ида и Циля не знали. Подруги думали, что Таня добыла эти деньги в налете, и гордились ею.

Отчасти так и было на самом деле — имея в виду налет на квартиру убитой Дуньки, во время которого было обнаружено столько всего, что хватало для самых долгих размышлений. Таня и размышляла по дороге в кабачок «Якорь», и ей казалось, что она движется на ощупь в сплошной темноте.

День был будний, холодный не по-весеннему. В кабачке было совсем не много людей. Старый скрипач, которого в первый раз не было, в углу пиликал матросскую песню на фальшивой, расстроенной скрипке. С жалостью Таня отметила про себя, что старик слеп. В полупустом кабачке веселая, разбитная мелодия звучала уныло и навевала тоску.