Михаил Трофимов - Вокзал

Антон взял сестренку за руку, и они побежали к лесу. Каратели улюлюкали и стали прицельно стрелять им вслед. Дети были убиты на глазах у родителей. Тут же расстреляли Прохора и его жену. Мальчик видел и другие сцены, похожие на эту, но эта почему-то ему запомнилась особенно.

Весной 1944 года Родион, почувствовав, что фашистам не удержаться на советской земле, тайно отправил семью в маленькую деревушку, расположенную довольно далеко от прежнего места их жительства. Жена Родиона говорила, что мужа ее, партизана, убили немцы, что дом сгорел и ничего у нее не осталось, жить негде и питаться нечем. Добрые люди пожалели, сказали: «Вон пустая изба - живи».

Через несколько дней, глубокой ночью, под видом партизан приходил отец и несколько его приятелей. Принесли продуктов, одежды и много советских денег. Ночью ушли. Деньги сразу были запрятаны в тайник. Больше своего отца мальчик никогда не видел.

Вскоре после окончания войны мать заболела и умерла. Похоронив мать, некоторое время он жил как в тумане. Приходили какие-то люди, что-то говорили, что-то приносили, о чем-то спрашивали. Он молчал, инстинктивно понимая, что может сказать что-нибудь лишнее. Понемногу он пришел в себя и однажды ночью взял из известного ему тайника оставшиеся там деньги, зашил их в драные ватные брюки. Потеплее одел Маню, и они потихоньку покинули дом.

День застал их далеко от тех мест. Один за другим попутные грузовики увозили их в глубь России. А мальчик все думал: какую бы историю про себя рассказать. И в какой-то миг вспомнил вдруг хриплый голос: «Бегите, Антоша!» Вот оно! Ни отца, ни матери в живых нет. И детей нет тоже. Никто никогда не догадается. И решил он, что с этого момента станут они с Маней Дыбины. Он пусть будет Антон, а Маня пусть так и останется Маней.

…Недели две обитали они в Горьком, ночуя где придется и как придется. Деньги на еду у мальчика имелись. Он с нежностью относился к сестричке и все твердил ей: «Твоя фамилия - Дыбина! Ну скажи три раза: Дыбина, Дыбина, Дыбина!» В конце концов Маня усвоила фамилию. Он внушал ей также, что папа ее был партизан и его убили немцы, и маму тоже убили немцы.

Когда необходимое в представлениях Мани было сформировано, он сказал ей, что ему надо поехать далеко-далеко, а ей нельзя. И он поэтому отведет ее к хорошим людям. Он привел девочку в детский дом, дал ей записку, которую, как умел, написал сам. В записке значилось: «ЭТО МАНЯ ДЫБИНА. ПАПУ И МАМУ УБИЛИ НЕМЦЫ. БРАТ АНТОН ПРОХОРОВИЧ ДЫБИН».

- Вот девочка, - сказал он вышедшим к ним сотрудникам детдома, - у нее нет никого. Я ее брат. Я сейчас приду.

И больше не пришел. Так сестра его Маня стала Дыбиной, а он сам - Дыбиным Антоном Прохоровичем. Убедившись, что Маня пристроена, он двинулся дальше на восток. Бродяжничал до тех пор, пока оставались деньги. Деньги кончились в Иркутске - здесь он и остановился. Был уже конец октября. Стало холодно. Нарочно пошел на базар и стащил там с лотка вареную рыбину, был приведен в милицию. Из милиции его направили в детский дом. Потом он попал в ремесленное училище.

Повзрослев, он во многом разобрался и понял, что отец его совершил в жизни тяжкую ошибку и, стало быть, все их беды идут от его вины. Обида камнем лежала на сердце. За мать, оставшуюся в памяти светлым пятном. За сестричку Маню, выраставшую без родительской ласки, за себя, обездоленного, лишенного всего, даже собственного имени. И чтоб ослабить горечь обиды, он все время искал способ устроить свою жизнь так, чтоб не угасая тлело чувство злорадного удовлетворения местью.

Все необходимые следственные действия по уголовному делу Сонькина были выполнены. Александр Михайлович вызвал обвиняемого.

- Считаю следствие по вашему делу, Павел Семенович, законченным, - объявил он и спросил: - Защитник вам нужен?

- Зачем? - махнул рукой Сонькин. - Не надо мне защитника. Все, что может сказать в суде защитник, я скажу сам. Не первый раз!

- Тогда знакомьтесь с материалами, - предложил Александр Михайлович, - читайте, как говорится, от корки до корки.

- Значит, все? - спросил Павел упавшим голосом.

- Читайте. Потом потолкуем.

- Да что тут читать! Я все читал уж!

- Нет, читайте. Чтоб потом никакого сомнения у вас не возникло. Чтоб уверенность у вас была полная. Читайте, читайте, это необходимо. Вы должны знать, что написано в вашем деле.

Сонькин понял и принялся читать. Читал так старательно, что вспотел даже. Но вот прочитана последняя страница.

- Все ли в деле понятно?

- Все понятно. Спасибо. Все, как полагается.

Составлен и подписан протокол об окончании предварительного следствия.

- И не увидимся больше, - поник головою Павел.

- Увидимся, - ободрил его Гвоздев.

Взгляд Сонькина засветился надеждой.

- Действовали вы правильно, - продолжил Александр Михайлович, - однако важно в дальнейшем не сорваться. Вы меня поняли, Павел Семенович?

- Какой разговор!

- Надеюсь, что вы найдете в себе достаточно сил и энергии, чтобы после отбытия наказания стать на правильный путь и начать жить по-новому.

- Я не обману вас.

- Вы себя, Павел Семенович, не обманите. Отбудете наказание, найдите меня. Я постараюсь помочь вам.

- Я приду, непременно приду, - волнуясь, сказал Сонькин, - куда я без вас?

- Желаю вам, Павел Семенович, поскорее вернуться на свободу. - Гвоздев встал и подошел к поднявшемуся Сонькину. - Простимся. Будьте здоровы. - И подал ему руку, которую тот оторопело и судорожно пожал.

Из следственного изолятора Гвоздев поехал в отдел, зашел к Шульгину, доложил о ходе расследования.

Подполковник молча выслушал, одобрительно кивнул, потом неожиданно сказал:

- Одного из наших следователей надо направить на курсы повышения квалификации. В Ленинград… - И, помолчав, добавил: - Александр Михайлович, не желаете ли побывать на берегах Невы?

- Нет, Данил Антонович, - отказался Гвоздев, - не могу. И без этого жена сбежала. Сами ж знаете… Взяла отпуск и уехала к сестре.

…Гвоздев сегодня устал. Придя домой, наскоро, по-холостяцки, поужинав, решил лечь спать.

Очень хотелось поскорее заснуть, и нужно было заснуть. Но сон не шел. Горькие, отравляющие душу мысли не отпускали, не давали покоя.

За стеной, у соседа, часы медленно, тягуче, как бы с неохотой, принялись отбивать удары - раз, два, три… и казалось, конца им не будет, этим ударам.

Двенадцать ночи. Надо бы уж давно спать. Утром вставать в половине седьмого.

Росло, закипало раздражение, переходящее в злость. Но на кого злиться? Лишь на себя, только на себя.

Вдруг с необыкновенной остротою он ощутил, как тоскливо и неуютно стало без жены в комнате. И ничего нельзя было поделать, и никто не мог прийти на помощь. Лишь она одна - Зина. Но ее не было.

«А что, если все эти ее наскоки на меня, - внезапно мелькнула где-то на заднем плане сознания темная подленькая мыслишка, - вызваны не тем, на что она ссылается, а другим…