Жан-Кристоф Гранже - Присягнувшие Тьме [Литрес]

Тип подошел к столу и схватил телефон.

– Если ты действительно фараон, позовем твоих коллег из жандармерии.

– Никаких проблем.

Я думал о потере драгоценного времени: объяснения в жандармерии Морто, звонки в Париж, новость о смерти Сарразена, что обязательно добавит неразберихи. По меньшей мере, три часа за решеткой. Я проглотил свой гнев, скрыв его за улыбкой.

Прежде чем парень успел набрать номер, раздался звонок. Он поднес трубку к уху. Выражение его лица изменилось. Он схватил блокнот, отметил координаты и пробормотал:

– Сейчас будем.

Он положил трубку и перевел взгляд на меня.

– Можно сказать, тебе везет. – Он указал на дверь. – Убирайся.

Чудом спасен! Какой-то срочный вызов. Пятясь, я вышел на лестницу. На полпути парень меня обогнал. Он перемахнул через перила и рванул наружу, в одной руке держа листок, а другой вращая над головой на манер пропеллера. Тотчас же вся команда бросилась к вертолету. Когда лопасти пришли в движение, я уже был за пределами аэродрома.

Машина поднялась в воздух, а я продолжал идти. Вертолет слегка коснулся верхушек деревьев, срывая с них последние красные листья. Я посмотрел вверх, и мне показалось, что пилот, тот самый гигант, наблюдает за мной сквозь стекло кабины.

Я в свою очередь тоже стартовал, взметнув в воздух вихрь листьев и травы.

Лозанна.

Ключ находился там.

Филиал Лечебно-медицинского центра Водуа располагался в верхней части Лозанны, неподалеку от улицы Бюньон. Это было маленькое трехэтажное здание, окруженное японским садом. Серые камни и карликовые хвойные деревья.

Я прошел по центральной аллее. Туи были подстрижены по линеечке, круглые фонарики словно бы вырастали прямо из гравия. Все это умиротворяло, как настоящий дзен-сад, и в то же время вызывало беспокойство, как лабиринт в фильме «Сияние». Небо было затянуто облаками. В воздухе висела легкая дымка, похожая на пыльцу цветущей вишни.

Отделение сердечно-сосудистой хирургии находилось на втором этаже. Имя врача, который принял пострадавшую, отпечаталось у меня в памяти: Мориц Белтрейн. Прошло четырнадцать лет, оперирует ли он еще здесь? При входе в отделение находилось подобие маленькой регистратуры. Я увидел фигуру молодой женщины, выделявшуюся на фоне постера с видом швейцарской долины, и любезным тоном спросил, можно ли поговорить с доктором Белтрейном.

Женщина улыбнулась. Она была красивой, и это как-то до меня дошло, несмотря ни на что. Глядя на меня из-под густой пряди черных индейских волос, она грызла «Тик-так». Я настаивал:

– Он больше здесь не работает?

– Работает, главврачом, – наконец ответила она. – Его еще нет, но он зайдет. Он приходит каждый день, даже в выходные. В середине дня.

– Я могу подождать?

– Только если поболтаете со мной.

Я попытался включиться в игру и придал своему лицу веселое выражение. Не знаю, на что это было похоже, но мои усилия ее рассмешили. Она прошептала, крепко сжав мою руку:

– Меня зовут Жюли. Жюли Делёз. Я дежурю здесь только по выходным. А вообще учусь. Что касается разговора, вы не обязаны…

Я оперся локтями о стойку и искренне улыбнулся. Задал несколько личных вопросов – занятия, повседневная жизнь, развлечения в Лозанне. Каждый вопрос требовал от меня таких усилий, что я не слышал ответов.

Зазвонил невидимый мне телефон. Она протянула руку под стойку и ответила, затем подмигнула мне и взяла новый «Тик-так». У нее был матовый тон лица, какой накладывали актрисам, изображавшим индейских женщин в немецких вестернах шестидесятых годов.

– Это он, – сказала она, кладя трубку. – Он у себя в кабинете. Можете пройти туда.

– Вы его не предупредили?

– Это необязательно. Постучитесь и входите. Он симпатяга. Удачи.

Я попятился. Она спросила:

– Вы вернетесь?

Она прищурила глаза под черной блестящей прядью. Глаза были зеленые – светлого оттенка.

– Маловероятно, – ответил я. – Но я сохраню в душе вашу улыбку.

Ответ был единственно правильным. Ясным и оптимистическим. Она засмеялась, потом уточнила:

– Позади вас. Коридор. Дверь в глубине.

Я повернулся на каблуках и, сделав несколько шагов, забыл и девушку, и ее глаза, все. Я был теперь весь нацелен на следующий этап. На мой стук тут же ответили, и, поворачивая ручку двери, я прочел короткую молитву о Манон.

О живой Манон.

В белой комнате человек переставлял папки в металлическом шкафу. Он был коренаст, от силы метр шестьдесят пять ростом. Большие очки, длинная челка. Сходство с Элтоном Джоном было поразительным, только у него были седые волосы. Должно быть, ему было под шестьдесят, но его одежда – вытертые джинсы и фуфайка – скорее вызывала в памяти образ студента колледжа Беркли. На ногах у него были кроссовки «стен-смит». Я спросил:

– Вы ведь Мориц Белтрейн?

Он ответил утвердительно и указал мне на кресло перед своим письменным столом.

– Садитесь, – сказал он, не поднимая носа от досье, которое держал в руках.

Я не сдвинулся с места. Прошло несколько секунд. Я продолжал разглядывать хозяина комнаты. При взгляде на его фигуру казалось, что он непомерно много весит. Как будто у него был чрезвычайно плотный костяк. Наконец он поднял глаза:

– Чем могу быть полезен?

Я сообщил свои анкетные данные. Имя, место жительства, род деятельности. Выражение полускрытого очками и челкой лица хирурга было непроницаемым.

– Я повторяю свой вопрос, – сказал он без выражения. – Чем могу быть полезен?

– Я интересуюсь Манон Симонис.

Он расплылся в улыбке. Его широкие скулы коснулись оправы очков с блестящими зеркальными стеклами, за которыми не было видно глаз.

– Я сказал что-то смешное?

– Вот уже четырнадцать лет я жду кого-нибудь вроде вас.

– Вроде меня?

– Кого-то из непосвященных, кто наконец понял истину. Не знаю, по какому пути вы идете, но вы пришли по назначению.

– Она жива, не правда ли?

Наступило молчание. Для меня это было равносильно переходу на другую космическую орбиту. Виражу, который даст дальнейшее направление всей моей жизни. Все мое существование и даже в каком-то смысле вся вселенная зависели от ответа, которого я с нетерпением ждал.

– Она жива? Да или нет?

– Когда я впервые увидел Манон, она была мертва. Но не настолько, чтобы я не смог ее оживить.

Я почти упал на стул, после чего мне удалось произнести:

– Расскажите мне всю историю. Это очень важно.

Умоляющий тон меня выдал. Он был заинтригован и спросил:

– Для вас или для вашего расследования?

– Какая разница?

– На чем вы остановились в своем расследовании?

– Я вам отвечу, когда вы мне расскажете. То, что вы мне сообщите, определит значение всего остального.

Он покачал головой, видимо, подыскивая нужный тон. Поставив на место папку, которую все это время продолжал держать в руке, он глубоко вздохнул, как будто должен был подчиниться тяжелому долгу, и сел напротив меня.