Анатолий Степанов - Чума на ваши домы. Уснувший пассажир. В последнюю очередь. Заботы пятьдесят третьего. Деревянный самовар (пьянки шестьдесят девятого года)

— Гриша, ты мне «газон» на полчасика одолжишь?

— Одолжить-то одолжу. А зачем?

— Ты тут постоянно руководить должен, вот и руководи. А мы с Арефьевым к тракторному парку смотаемся, посмотрим, как дело было. Дорога-то до этого вашего парка приличная?

— Вполне, — откликнулся Арефьев.

— Ключи, — напомнил Смирнов Поземкину, и тот передал ему ключи от «газона». Уж на ходу Смирнов приказал Арефьеву: — Пошли со мной.

— Может, и я с вами? — попросился Поземкин.

— Не отвлекайся, Гриша, — посоветовал Смирнов и влез в «газон».

— Куда? — спросил Смирнов у сидящего рядом Арефьева.

— Прямо пока. Когда поворачивать — скажу.

Смирнов старался противу своей лихаческой натуры не гнать, но дорога была действительно неплоха. Имело смысл продолжать разговор:

— В ВОХРе-то давно?

— Да уж девятый год.

— Это когда тебя из ВВ уволили в запас?

— Именно.

— Здесь служил?

— Поблизости.

— В каком чине и с какой должности демобилизовался?

— Старший лейтенант, зам. командира роты по строевой.

— И без колебаний, сразу же — рядовой боец ВОХРа?

— А ваше какое дело? — вдруг ощетинился Арефьев.

— Молчать! — командирским горлом рявкнул Смирнов. — Забыл с кем разговариваешь?!

Арефьев испуганно глянул влево. Приборная доска освещала блестящий козырек фуражки, твердый и непростой глаз, смотревший вперед, переливающийся погон с двумя просветами и двумя звездами. Выдавил из себя, чтобы не сразу показать лапки, которые уже кверху:

— А что я такого сказал?

— Даже не понял, что сказал, — тихо, как будто не орал только что, заметил Смирнов. — Ты не сказал, ты нахамил.

— Извините тогда!

В свете фар возник бесконечный забор из жердей, за которым на фоне менее темного неба плоскими силуэтами стояли трактора, комбайны, подъемники, грузовые автомобили.

— Направо, — подсказал Арефьев.

— Это куда же?

— К мостику, на котором я его увидел.

— Жабко? — наивно поинтересовался Смирнов.

— Да Ратничкина же!

— А мне пока туда не надо. Покажи, где вы с Робертом выпивали.

— Туда на машине не подъехать.

— Ты показывай, показывай, а я попытаюсь.

«Газон» осторожно полз по краю весьма крутого оврага. Дополз, потому что Арефьев твердо заявил:

— Дальше нельзя. Свалимся.

Смирнов поставил скособочившийся «газон» на ручняк, прихватил ключи, вылез на волю и осмотрелся, видя только небо и пирамидальные контуры еловых вершин. Спросил у невидимого Арефьева:

— Далеко до вашего лежбища?

— Метров двадцать. Пошли, — Арефьев зацепил Смирнова за предплечье и повел в темь. Арефьевская ручища была здорова, ох, здорова! — Здесь, товарищ подполковник.

Подполковник, хоть и прикидывался столичным начальником не от мира сего, мощный батарейный фонарь прихватил из «газона». Белый эллипс ослепительно возник на земле и беспорядочно заметался в поисках неизвестно чего.

— Так где же? — раздраженно спросил еще раз Смирнов.

— Так вот же! — обрадовался Арефьев, увидя в электрическом овале развернутую газету и еле заметные в траве папиросные окурки.

— Где же тара?

— Жабко бутылки и стаканы с собой унес. В сумке.

Смирнов присел на корточки и в свете фонаря начал подробное изучение остатков былой роскоши: щупал газету, рассматривал окурки, катал в пальцах непонятные бумажки, комочки и кусочки. Вздохнул, поднялся в рост, выключил фонарь, спросил в кромешной черноте:

— Ты какие папиросы куришь?

— Я вообще не курю. Это Жабко одну за другой, изо рта не вынимая.

— Жаль, что не куришь. Стрельнуть хотел. А закусывали чем?

— Плавлеными сырками. И у Жабко кусок колбасы был.

— Ну, что ж. Все понятно. Пошли к месту, с которого ты Ратничкина увидел.

— Темнота же!

— Не боись. Мы сейчас фары включим.

Осторожно шагая, добрались до «газона», и Смирнов включил фары на нижний свет. В световой дорожке объявились кусты и высокая жухлая трава.

— Вон здесь! — обрадовался Арефьев и кинулся к кустам метрах в пятнадцати.

Смирнов на малой скорости довел «газон» до Арефьева и кустов, спросил:

— А где мостик?

Плоский в свете фар Арефьев указал направление рукой:

— Вон в той стороне.

Смирнов развернул «газон», как надо, и перевел фары на дальний свет. Метрах в двадцати пяти — тридцати проклюнулся мостик через овраг. Истинно российский мостик, на соплях: разномерные доски, нелепые подпорки, в нескольких местах сломанные перильца с одной стороны…

— Ты, Арефьев, догнать его мог бы, а?

— Догонишь тут! Он уже на той стороне был, а там сразу чащоба…

— А может, просто испугался?

— Я — мастер спорта по самбо, — обиделся Арефьев, для убедительности презрительно фыркнул, сунул руки в карманы и сплюнул.

— В чем одет был, не запомнил?

— Ну, низ-то весь тюремный, это точно: бахилы, портки форменные, а сверху, правда, пиджачок. В полоску такой, деревенский.

— Во сколько это было?

— Пришел я к Жабко где-то без пятнадцати семь, в восемнадцать сорок пять то есть…

— А что ты друга своего все Жабко, да Жабко?

— Так поссорились же!

— Ладно. Давай дальше время.

— Выпивать начали в семь, наверное. За полчаса все прикончили. Потом ругались долго. Скорее всего в восемь, может, без пятнадцати я его и увидел.

— Все ясно, Арефьев. Садись в машину, — предложил Смирнов и открыл правую дверцу. Арефьев сел и поинтересовался деликатно:

— А что ясно?

— Что ты — молодец, — шутя или на шутя — не понять, отметил Смирнов и глянул на свои часы. — Ого! Скоро двенадцать! Я сейчас в гостиницу отдыхать, а ты потом «газон» Поземкину отгонишь. Водить умеешь?

В каре цивилизованных домов горели добротные фонари, освещая ухоженную культурную поросль и одноразмерные посаженные садовником липы.

— Там где чисто и светло, — машинально, проводив взглядом красные задние огни «газона», пробормотал Смирнов, ни к селу, ни к городу вспомнив Хемингуэя.

Нет, не напрасно. Тут же началось действо из «Фиесты»: подкатили три черных лимузина и микроавтобус с шумными пассажирами. Кавалькада остановилась у начальнического дома, и из лимузинов вышли четверо вовсе нешумных клиентов, которые, взойдя на крыльцо, поднятыми ладонями поприветствовали оставшихся. Дождавшись, когда четверка исчезла за дверями, кавалькада сделала полукруг и остановилась у гостиничного входа. Вышло так, что Смирнов как бы встречал некую ответственную делегацию. Он и встретил — достал бумажку из кармана, развернул ее и начал читать на суржике:

— Дорогие товарищи, господа! Рад приветствовать вас в связи с прибытием на родную землю…

Сильно поддатые товарищи и господа вывалились из автомобилей. Те, кому положено: постояльцы Казарян, Фурсов, Торопов. И те, кому вовсе не положено: разошедшиеся вовсю, подпрыгивающие, перебегающие, машущие руками и беспрерывно щебечущие и кричащие разноцветные девицы. Подсобравшись, Казарян, вдохнув как можно больше воздуха, расправил грудь и строевым шагом направился к Смирнову. Не дойдя положенного, четко отрапортовал: