Анатолий Степанов - Чума на ваши домы. Уснувший пассажир. В последнюю очередь. Заботы пятьдесят третьего. Деревянный самовар (пьянки шестьдесят девятого года)

— Мне пока нельзя, а тебе не надо.

— А если бы я встал и ее нашел?

— Ты не мог встать. Ты лежишь и ждешь, когда принесут.

— А если бы ее выпили, что тогда? — слезно от подобной перспективы вопросил Олег.

— Группа на съемке. Некому ее выпить.

— Тогда наливай! — вскричал бард и энергично скинул ноги на пол. Не надо было ему это делать. Резкое движение всколыхнуло все, что в непорядке в ногах, в руках, в животе, в голове. Каркнув, как раненая ворона, он рухнул в исходное положение.

— Осторожнее, менестрель, — посоветовал Смирнов. — Второй день уже. Ты теперь не могучий молодой еще человек, а сосуд, который наполнять надо понемногу и с величайшей осторожностью. Но прежде чем я налью, ты ответишь мне на несколько вопросов, касающихся твоего визита к прокурору.

— Не хочу я об этом говорить, Саня, понимаешь?

— Тогда вообще не налью.

— И не наливай! — взъярился Олег и с большим трудом повернулся к стене. Все, вошел в гонористое тупое алкоголичное упрямство. Теперь только подходцами, подхалимажем, лестью и, по возможности, юмором.

— Может, и вправду еще поспишь, — мечтательно предложил Смирнов.

— Хрен я тебе посплю! — злорадно возразил Олег.

— Тогда просто полежи.

— Хрен я тебе полежу! — повторил Олег, не оборачиваясь.

— Что же будешь делать?

— Лежать и ждать, когда ты уйдешь.

— А потом?

— А потом встану, оденусь и пойду искать по свету.

— Где оскорбленному есть чувству уголок?

— Именно, — и, как ни боролся с собой, все же завершил Грибоедовым: — Карету мне, карету!

Все-таки четыре часа прошло. Может быть, и не сломается сразу, отдаст полчаса сознательных. Имело смысл попробовать. Смирнов возвратил, стараясь сделать это без стука, на стол утренний ассортимент, бесшумно принес из коридора «Посольскую», в которой перспективно колыхались неиспользованные две трети, сел за стол и длинно-длинно вздохнул.

— Ты — не вздыхай, ты — уходи, — сварливо посоветовал не видевший, что нечто волшебное сотворилось за его спиной, Олег.

— Кинь на меня прощальный взор.

— Ладно… Кину, — милостиво согласился бард и, постанывая, развернулся. Картина, представшая перед ним, привела его в умиление и заставила безмерно полюбить только что глубоко презираемого им милиционера: —Ты — маг, ты — Арутюн Акопян, ты — Кио, ты — старик Хоттабыч, а я — Волька ибн Алеша!

— Волька не пил, — поправил его любивший точность Смирнов.

— Если бы Хоттабыч ему такое выставил, он выпил бы, — убежденно заявил Олег и, стесняясь, предложил: — Разлей, а?

Смирнов разлил как положено: себе — сто, Торопову — пятьдесят. Олег поначалу не возражал против такого соотношения — выпить бы только — и с искаженным жалостью к себе, к менту и вселенной лицом наблюдал за подготовительным процессом. На этот раз он даже яблочко не сосал. Просто опрокинул пятьдесят, закрыл глаза и принялся ждать. Смирнов, приняв положенное, передними зубами, как заяц, кусал печеньице. Тоже ждал, окончания эксперимента ждал.

Минут через пять Олег Торопов широко раскрыл свои выразительные серые глаза, которые так любили неистовые поклонницы его таланта, и осторожно, боясь спугнуть только что приобретенное, признался:

— Очень хорошо стало.

— Поговорим? — вкрадчиво спросил Смирнов.

— Поговорим, — красивым голосом согласился Олег. — Итак, я начинаю!

— Может, я начну?

— Что можешь ты сказать, слепой мент? Говорить буду я. Вчера мы с тобой были приглашены на праздник саранчи, и сами до некоторой степени уподобились ей: беспрерывно работали челюстями, жадно с прицелом на захват оглядывали не свое, распаляли в себе бесстыдный инстинкт размножения. Ты — добровольно ничего не видящий мент не замечаешь, не можешь, да и не хочешь замечать, как эта саранча бесконечной в ширину и глубину шеренгой медленно и неумолимо движется по нашей землей, уничтожая, перемалывая своими челюстями все живое, что попадается ей на пути. Некоторых, которые могут их в какой-то мере обезопасить или развлечь, вроде нас с тобой, дураков, они заманивают в свою шеренгу, остальных же — под корень. В живых остаются только те, кто ниже корня, — насекомые. Я не хочу жить среди насекомых, Саня! А шеренги идут, шеренги надвигаются, хрустят неутомимые челюсти, перемалывая все живое… Налей еще пятьдесят! Санек, не жидись.

— Налью, если ответишь на три мои вопроса.

— Отвечу, — сдался Олег.

Смирнов себе не наливал, отмерил ему пятьдесят. Олег их принял и незаметно для себя даже пожевал яблоко. После этой паузы Смирнов задал первый вопрос:

— О чем вы в тот вечер говорили с Владимиром Владимировичем?

— О саранче.

— Ты, сратый алкоголик, кончай тут немыслимые образы творить и пышными метафорами изъясняться. Ты мне, слепому менту, по-простому, по рабоче-крестьянски излагай, чтобы я понял и сделал свои, на муравьином уровне, выводы.

— Ну, о чем мы говорили? — вслух вспомнил Олег. Обрадовался, вспомнил: — Об архитектуре города Нахты. Весьма и весьма поучительная архитектура.

— Ты не отвлекайся, Олежек, ты по делу… — ласково посоветовал Смирнов.

— Как раз по делу, Санек! Взойди на горку, а их тут много, окинь взором скопление жилищ аборигенов, и тебе все сразу станет ясно, ибо ты в мгновенье обнаружишь обиталище саранчи. Боярские хоромы, помещичьи усадьбы, английские коттеджи, а вокруг черные-черные дома дореволюционной постройки среди сараюшек и гнилых заборов.

— Главная-то по твоей терминологии саранча в типовом многоквартирном доме проживает.

— Это временщики, Саня. Они здесь переживают свое низкое пока, как они считают, положение и ждут момента отличиться. Отличатся и сразу же — наверх.

В дверь кокетливо — азбукой Морзе — постучали.

— Твою мать! — негромко, но темпераментно выразился Смирнов.

Блондинка Вероника бесцеремонно распахнула дверь номера и, увидев мужское застолье, тут же плюхнулась на единственный свободный стул. Две девицы поскромнее остались в коридоре и, наблюдая через открытую дверь занимательное действо, нервно и стеснительно хихикали.

— А мне налить? — жеманно потребовала водки Вероника.

Смирнов глянул на свои часы, было четверть третьего, грубо заметил:

— Вам работать следовало бы, а не водку жрать.

— Вы — хам! — взвилась блондинка, но взвилась на месте, со стула не поднялась.

— Есть самую малость, — согласился Смирнов. Он-то поднялся: разговор с Олегом стопроцентно накрылся, а впереди — Жабко, а впереди — Коммерция.

— Можете не уходить, — милостливо разрешила Вероника. — В связи с самокритикой я Вас прощаю, — и девицам в коридоре: — Девочки, к нам, к нам!

Девочки к ним, а Смирнов — от них. Его никто не задерживал. Поймал, правда, при выходе собачий виноватый взгляд Олега, но в злобе никак не отреагировал на него. Если не считать, что с треском и грохотом захлопнул дверь номера.