Жан-Кристоф Гранже - Лонтано

Эрван вздохнул:

– Я поднимаюсь со своей командой, ты отвечаешь за первый этаж, окна во внутренний двор и крышу.

Томази не любил, когда ему отдавали приказы, но вроде не возражал против этого плана – в любом случае несложного. Не говоря ни слова, он протянул наушник Эрвану, тот с трудом закрепил его.

– Мы на одной частоте, – прошептал ковбой.

Розовый и выбритый, как молочный поросенок, он куда больше походил на пилотов из «Кэрверека», чем на сыскарей, населяющих Угро.

– Я скажу вам, когда мы окажемся наверху, – ответил Эрван, прислушиваясь к эху собственного голоса в коридоре.

Все вытащили оружие, и шорох отрываемой липучки прозвучал слишком громко в пустом вестибюле. Оперативники двинулись во двор, Эрван и его люди – к лестничной клетке, стараясь двигаться легче перышка.

На площадке третьего этажа он занял место во главе группы. Свет не зажигали. Половые доски ужасно скрипели. В темноте слева вырисовывались две двери.

Эрван включил фонарик, и ему показалось, что лампочка загорелась от его собственной энергии. Он весь кипел, сердце бухало, как гонг. В луче он прочел над звонком незнакомое имя. На другой двери имени не было вовсе. Он прислушался: ни малейшего шума. Он сделал всем понятный жест, адресованный его команде, и отступил, чтобы пробормотать в наушник:

– Мы на месте. Как вы?

– Мы о’кей. Есть движение внутри?

– Ни черта. Стучим.

Эрван подошел, сместившись направо, чтобы не попасть на линию огня. Он чувствовал, как пот стекает по пальцам на рукоятку пистолета.

– Полиция! – закричал он, постучав. – Открывайте!

Никакого ответа. Он скорее ожидал, что распахнутся другие двери, как бывало всякий раз. Знаком он велел Тонфа действовать, тот подошел со специальной кувалдой в руках. Первый удар: замок выдержал. Второй, потом еще один – дверная рама была бронированной.

При каждом ударе перед глазами Эрвана вставал список разрешений, выданных префектурой Перно: два ружья двадцать второго калибра, длинноствольных, помповое ружье «ремингтон» двенадцатого калибра, автоматический девятимиллиметровый пистолет «глок», шестизарядный револьвер «смит-вессон-357 магнум»…

Наконец дверь слетела с петель, рухнув внутрь. Металлическая арматура разом вылетела из пазов, едва не покалечив Тонфа, которого по инерции пронесло вперед. Эрван отодвинул его плечом и прыгнул, рефлекторно занимая позицию для стрельбы:

– ПОЛИЦИЯ! ПО…

Он так и не закончил предупредительный выкрик. Стены однокомнатной квартирки были покрыты кровью. Линии, узоры, пятна, напоминающие божества йомбе. Маски с очень примитивными чертами. Дротики в форме пениса. Полумесяцы в виде змей.

В свое время эта комната была прибежищем головореза, помешанного на оружии; он был из крайне правых, да и других мерзостей за ним числилось немало, вроде диких избиений футбольных фанатов – статьи, пришпиленные на стенах, были тому свидетельством. А теперь она представляла поле сражения, где все было перевернуто, разбросано в разные стороны, – и поле резни. Все было настолько залито кровью, что пол напоминал поддон на бойне. Тяжелый, металлический запах гемоглобина уже начал заполнять пространство. Жертвоприношение Людовика Перно произошло менее двенадцати часов назад.

Не говоря ни слова, они продвинулись внутрь, инстинктивно образовав, как учили в школе полиции, зигзаг, острием которого был Эрван с пистолетом в руке. В его ухе раздался голос:

– Где вы есть, мать вашу?

– Все чисто. Ничего живого здесь нет.

– И как там?

– Можете зайти глянуть.

В центре (кровать подняли и прислонили к стене) тело Людовика Перно, посаженное на корточки в заскорузлую от засохшей крови круглую плетеную корзину около метра высотой. Снаружи видна была только голова, ощетинившаяся гроздьями гвоздей, которые прорастали сквозь лоб, щеку и подбородок. Несмотря на все полученные повреждения, узнать десантника было можно – с обритым черепом и распахнутым в крике агонии ртом. Осколки зеркала, вставленные в глазные орбиты, завершали картину. Где бы он сейчас ни пребывал, Перно отныне мог видеть мир духов.

Полицейские обошли тело. Из корзины торчали какие-то черноватые ошметки. Догадаться было нетрудно: окровавленные лоскуты кожи. Эрван заметил, что труп походит на одну из фигурок в кабинете отца, которая должна была всасывать сглаз и болезни. А еще на одну из бумажных скульптур Фарабо.

Он убрал оружие и выдохнул остальным:

– Вызывайте прокуратуру, учет и похоронную команду.

Каждый опасался наступить на обрывок кожи. Эрван догадывался, что все они стараются не дышать, чтобы не втягивать в себя воздух из этой кровавой бани. Казалось, вся сцена разворачивается на замедленной скорости, в атмосфере нереальности.

А вот сам он пребывал в ином состоянии. Он подмечал каждый факт, запоминая каждую деталь, – словно отступил на шаг, выстраивая дистанцию. Даже его дыхание – короткое, сдавленное, чтобы не вдыхать запах изрезанной плоти, – казалось отделенным от собственного тела.

Появились ребята из бригады оперативного вмешательства, и стало еще хуже: восемь оцепеневших человек в кроваво-красной конуре.

Эрван отключил наушник и взялся за свой мобильник. Медленно – у него было ощущение, что каждое его движение распадается на части, – он набрал СМС, адресованное Софии: «Прости. Я опоздаю».

Когда черные оставили его, Лоик не мог шевельнуть и пальцем. Он провел около двадцати четырех часов со связанными за спиной руками на заднем сиденье машины. Ему дали две передышки: одну, чтобы пописать, и другую, чтобы поесть. Его много раз перевозили с места на место, всякий раз натягивая на голову колпак, который снимали (или не снимали) по прибытии. В любом случае обстановка почти не менялась: грязные паркинги, пустыри, заброшенные промышленные зоны.

Несмотря на постоянную атмосферу угрозы, Лоик чувствовал, как страх отступает, – он догадывался, что отец все сделает, – и его положение незаметно улучшается.

Проблема была в кокаине: ломка мучила его больше, чем страх, удушье или боли в затекших руках. Потребность в наркотике проявлялась приступами, короткими или неотвязными. Иногда на него нападала такая тоска, что он мечтал о смерти. Или его начинали преследовать физические ощущения: приступы холода, спазмы в животе, озноб. А иногда он видел перед собой дорожки, прекрасные белые полосы, к которым он не мог приблизиться. Потом это проходило, и ему оставалось только с новой силой скрипеть зубами в ожидании следующего приступа.

Теперь он был на паркинге один.

Парни сняли с него колпак, перерезали веревки и вытолкнули наружу. У последней использованной ими машины были дипломатические номерные знаки – способ сказать ему: «Можешь запомнить номер, мы неприкасаемые». В любом случае он не в том расположении духа, чтобы запомнить хоть что-то. Он просто подобрал свой мобильник и бумажник, выброшенные в приоткрытую дверцу, и принялся растирать запястья.