Бен Уинтерс - Последний полицейский

– Ясно, – говорю я.

– Вы не удивлены?

– Нет, мэм, – говорю я. Нет, я не удивлен.

Причина смерти не изменилась. Тяжелая черепно-мозговая травма от огнестрельного ранения в середину лба. Однако жертва нападения в период от шести до восьми часов перед смертью принимала производные морфина. Я совсем не удивлен.

Я снова закрываю глаза и вижу Наоми, уходящую из моего дома в красном платье, чтобы среди ночи попасть к себе и набраться кайфа. Наверно, у нее кончалась заначка и она тревожилась, потому что ее поставщик умер. Его застрелил Макгалли. По моей вине.

Ох, Наоми! Могла бы мне сказать.

Я достаю из кобуры «зиг-зауэр», кладу его на кухонный столик, открываю магазин, извлекаю и пересчитываю дюжину пуль 357-го калибра.

Неделю назад в «Сомерсете» Наоми за обедом говорила мне, что ей пришлось помочь Питеру Зеллу, потому что тот страдал от ломки. «Пришлось помочь», – сказала она, отводя глаза.

Я мог бы увидеть еще тогда, но не хотел знать.

– Сожалею, что не могу сказать вам большего, – продолжает Фентон. – Будь у девушки волосы на голове, я бы определила, долго ли она употребляла морфий.

– Вот как?

На самом деле я не слушаю. Вот девушка, которая не может не помочь коллеге, почти незнакомому человеку, когда видит, что он страдает. У этой девушки свой долгий опыт употребления наркотиков. Ее родители так намучились с ней, что отец вешает трубку, услышав имя дочери от полицейского.

– Если имеется волос достаточной длины, его можно разделить на отрезки по четверть дюйма и проанализировать один за другим, – объясняет Фентон. – Рассчитать, какие вещества участвовали в метаболизме, месяц за месяцем. Довольно увлекательный метод, на самом деле.

– Я к вам заеду, – говорю я. – И да, я угощу вас бифштексом.

– Конечно, угостите, Пэлас, – отвечает Фентон. – Под Рождество, договорились?

Я знаю, что показал бы анализ волоса. Наоми принимала наркотики три месяца. Не знаю, сколько раз она начинала и бросала, насколько долгими были периоды употребления и воздержания, но в этот раз она употребляла ровно три месяца. Со вторника третьего января, когда профессор Леонард Толкин из лаборатории реактивной тяги выступил по телевизору и сообщил ей то же печальное известие, что и всем остальным. Навскидку скажу, что если она не вернулась к употреблению запрещенных веществ в тот же день, то сорвалась назавтра или послезавтра.

Я заново заряжаю магазин, зажимаю предохранитель и возвращаю личное оружие в кобуру. Это упражнение – открыть магазин, проверить патроны, закрыть – я сегодня проделываю не в первый раз, потому что проснулся в половине восьмого.

Питер Зелл произвел оценку риска и ударился в авантюру несколькими месяцами раньше. Прошел весь цикл – любопытства, экспериментов, пристрастия и отказа от наркотика, – пока шансы росли день за днем. А Наоми, как многие другие, рискнула тогда, когда угроза была официально признана, когда шансы на столкновение разом подскочили до ста процентов. Миллионы людей по всему миру решились тогда воспарить выше спутников, да там и остаться. Наскребли кто что мог: таблетки, травку, шприц или украденные пузырьки с обезболивающим. Отъехали в розовый туман, отгородившись от ужаса, потому что «отдаленных последствий» опасаться уже не приходилось.

Я усилием воли переношусь в прошлое, за столик в «Сомерсет», беру Наоми за руку и прошу, чтобы она рассказала всю правду, рассказала о своих слабостях. Потому что мне все равно, я все равно ее полюблю. Я пойму.

Понял бы я?

Отец объяснял мне, что такое ирония. Здесь ирония в том, что в октябре, когда шансы еще были пятьдесят на пятьдесят, Наоми Эддс помогала Питеру Зеллу отделаться от дурной привычки. Да так хорошо помогла, что, когда официально объявили конец света, он справился, остался чист. А Наоми, давно страдавшая от зависимости, дурманившая себя по застарелому обыкновению, а не по холодному расчету… у Наоми сил не хватило.

И еще ирония в том, что в начале января не так просто было раздобыть наркотик, особенно того рода, в котором нуждалась Наоми. Новые законы, новые копы, резкий рост спроса, новые перебои в снабжении. Однако она знала к кому обратиться. Знала из ежевечерних разговоров с Питером о преследующем его искушении. Его старый приятель Джей-Ти все еще приторговывал, все еще у кого-то и как-то добывал морфин.

Вот она и пошла туда, в приземистый грязный дом на Боу-Бог-роуд. Стала покупать, стала принимать и никому не сказала, даже Питеру. Никому не сказала. Так что знали только Туссен и новый поставщик.

Вот он, этот поставщик, – и есть убийца.

В темноте, замерев в дверях моей комнаты, она чуть не сказала всю правду. Не только о своем пристрастии, но и о страховках, о фальшивых претензиях. «Я подумала, что могла бы помочь вам в расследовании». Если бы я встал с постели, взял ее за руки, поцеловал и потянул обратно, она была бы еще жива.

Если бы она вовсе не встретилась со мной, она была бы еще жива.

Я чувствую тяжесть пистолета в кобуре, но больше не вынимаю его. Он готов, заряжен. Я готов.

Моя «Импала» катит через гигантскую стоянку по черному квадрату асфальта. Время 9:23.

Остался один вопрос: зачем? Зачем люди вообще делают такие вещи? Зачем этот человек сделал это ?

Я выхожу из машины и захожу в больницу. Мне надо задержать подозреваемого. И больше того, я должен узнать ответ.

В тесном вестибюле я прячусь за колонной, сутулясь, стараюсь стать ниже ростом, прячу перевязанное лицо за газетой, словно какой-нибудь шпион. Через несколько минут вижу, как убийца точно по расписанию входит, деловито шагает через зал. Он спешит, его в подвале ждет срочное дело.

Я прячусь в больничном вестибюле, нервно дрожа. Готовлюсь к действию.

Один мотив очевиден: деньги. Та самая причина, по которой люди крадут, потом продают запрещенные вещества и совершают убийство, чтобы скрыть преступление. Ради денег. Особенно теперь, при высоком спросе и низком предложении. Кривая роста цен на наркотики ползет вверх, и кое-кто готов рискнуть, кто-то решает нажить состояние.

Но что-то тут не вяжется. Не тот преступник, не то преступление. Не тот риск. Убийство, двойное убийство и дело хуже убийства – чего ради? За деньги? Риск тюремного заключения, казни, потери того немногого времени, что еще осталось? Только за деньги?

Я скоро узнаю все ответы. Я собираюсь спуститься вниз, сделать свою работу, и тогда все закончится. Эта мысль, что все закончится, – неизбежная, безрадостная, холодная – накатывает, и я крепче стискиваю газету. Убийца Питера, убийца Наоми заходит в лифт, а я, выждав несколько секунд, спускаюсь по лестнице.

Утро холодное. Хирургическая лампа не горит, в морге тускло и тихо, как внутри холодильника или в гробу. Я вступаю в ледяную тишину и успеваю увидеть, как Эрик Литтлджон обменивается рукопожатием с доктором Фентон, которая коротко, деловито кивает ему.