Алисия Хименес Бартлетт - Не зови меня больше в Рим

– Нет! Тут он действовал по собственному почину. Посчитал, видно, что полиция может через Киньонеса выйти на его след, и убил того без моего ведома, я в этом не участвовала. Он не хотел оставлять в живых свидетелей преступления, но я к этому никакого отношения не имела.

– И уже совсем недавно вы заказали тому же киллеру убийство Джульетты Лопес?

– Нет! – почти взвыла она. – Нет, клянусь Господом Богом, ничего подобного я не делала. Этот тип оказался сумасшедшим, настоящей машиной для убийств. Он действовал по своему разумению и по собственной инициативе. В этих двух смертях я не виновата.

– Меня сильно удивляет… – сказал Гарсон, – что наемный убийца, живя в Италии, узнал обо всех обстоятельствах повторного открытия этого дела и явился сюда, в Испанию, в нужное место и в нужное время.

– Понятно, что он следил за вами, когда вы поехали на встречу с ней.

– А откуда вам известно, что мы с ней встречались?

– Моя сестра Нурия подробно информировала меня о ходе расследования!

– Очень сомневаюсь, что ваша сестра была в курсе всех наших передвижений; более того, я уверен, что она о них ничего не знала.

– Напрасно вы пытаетесь меня подловить или запутать, моя сестра сообщила мне об убийстве Джульетты Лопес.

– С этим я не спорю, однако ваша сестра понятия не имела о том, как именно мы вели расследование, а особенно о том, что мы смогли отыскать Джульетту Лопес и побывать у нее.

– Но тогда как, по-вашему, об этом могла узнать я и даже послать к Джульетте киллера?

– Вы вызвали сюда Катанью, когда дело было вновь открыто, а уж он постарался стереть следы давнего преступления.

– Именно так! Вы сами только что сказали: он действовал на свой страх и риск. Но ведь и я вам об этом же твержу!

– Значит, вы признаете, что снова обратились к Катанье, как только мы возобновили расследование?

– Нет, я не признаю ничего, кроме того, в чем призналась раньше. Я велела убить отца. Разве вам этого недостаточно?

Она начинала терять терпение, хотя готовилась к тому, чтобы сохранять спокойствие, не давать разгуляться своим нервам и держаться невозмутимо, но врать она не умела. Я поняла, что нам будет легко поймать ее на множестве противоречий и что на этом она сломается. Однако по непонятному наитию я резко сменила тему, спросив:

– А почему вы наняли убийцу для своего отца, Элиса?

Она немного помолчала, разглядывая свои руки. Было заметно, как от волнения у нее поднимается и опускается грудь.

– Я его ненавидела, – прошептала она.

– Не могли бы вы говорить погромче? Я вас плохо слышу.

– Я его ненавидела! – повторила она, переходя почти на крик. – Он был деспотом и совершенно бездушным человеком.

– Отцов не убивают за то, что они деспотичны.

– Он был эгоистом, был очень жестоким.

– Это тоже не кажется мне достаточным основанием для убийства.

– Инспектор, мой отец был аморальным, развратным типом. Сколько унижений пережила наша мать из-за этих молоденьких шлюх, без которых он не мог обойтись. И при второй жене он вел себя точно так же! Неужели этого, на ваш взгляд, мало, чтобы возненавидеть человека, даже если он твой отец?

– Чтобы возненавидеть – достаточно, но чтобы нанять убийцу и велеть прикончить этого человека – таких причин просто не бывает, Элиса. Никогда не бывает достаточно веских причин для убийства.

– Я готова заплатить за это.

– И освободить от ответственности сестру.

– Будет чудовищно, если ее обвинят в преступлении, которого она не совершала.

– Но в котором была явной соучастницей.

– Больше я не скажу ни слова, инспектор. Я дала показания, и это все. Не пытайтесь вытянуть из меня что-то сверх того.

Что ж, далее делом Элисы Сигуан будет заниматься судебное ведомство. А я чувствовала себя как охотник, который, подстрелив дичь, в конце концов не имеет возможности заполучить ее себе. У Гарсона было схожее ощущение, но, на его взгляд, все выглядело не так печально:

– Судья довершит работу. Нужно еще несколько часов и небольшой нажим – и она сознается в остальных убийствах, у нее нет другого выхода.

– Может быть, и так, но я была бы куда спокойнее, если бы признания добились от нее мы сами.

– Муро знает свое дело.

– Я попрошу у него, чтобы он позволил нам еще раз поговорить с подозреваемой.

Мы обменялись усталыми взглядами. У меня болел затылок и немного звенело в ушах.

– Эта женщина отлично владеет собой, но вместе с тем она распространяет вокруг сильнейшее напряжение. После беседы с ней у меня болит абсолютно все.

– А не сходить ли нам в “Золотой кувшин”, инспектор? Мне тоже необходимо чего-нибудь выпить, – тотчас расшифровал Гарсон мои скрытые желания.

На сей раз мы сели не у стойки, а за столик, что случалось довольно редко, если только речь не шла об обеденном времени. Я заказала холодное пиво и накинулась на него, словно оно способно было превратить меня в другого человека – веселого, со свежей головой. Но не помогло даже пиво. Сама не знаю почему, я испытывала страшный упадок сил, как будто только что мне довелось побыть главной героиней трагедии. Гарсон угадал мое состояние.

– Вы чем-то озабочены, Петра?

– Озабочена – не то слово, у меня дурные предчувствия, что-то меня изнутри гложет.

– Да ведь причин более чем достаточно, я человек куда менее впечатлительный, чем вы, но и я чувствую то же самое. Вся эта история… мерзавец отец и дочь, которая организует его убийство… Наверняка Шекспир бы на таком сюжете сделался богачом.

– Наверняка, а еще он сделал бы из него произведение искусства, а здесь пока нет ничего художественного. И выглядит все это гнусно и непристойно – других слов не подберу.

– Если, конечно, не увидеть в этом историю сестринской любви. Элиса какой угодно ценой хочет спасти сестру.

– Вот как раз этого я и не могу никак понять, Фермин! Что стоит за самопожертвованием Элисы, что заставляет ее изображать из себя героиню, которая отдается в руки правосудия, желая вывести из-под удара остальных?

– Не знаю, все мы ведем себя по-разному. Видать, они сильно друг друга любят.

– Да, только в этой истории все как-то слишком несоразмерно: такая ненависть, что доводит до убийства, такая любовь, что одна сестра без колебаний лжет ради спасения другой… Все это как…

– В греческой трагедии! – докончил за меня Гарсон, гордый своими культурными познаниями.

– Да, именно так! А вы знаете, как обычно заканчиваются греческие трагедии?

– Умирает даже суфлер.

– Верно, и, скорее всего, Элиса хочет во что бы то ни стало избежать одного – чтобы бесчестье пало на всю эту семью.

– Черт! Поздновато прочухалась, а?.. Мафия, шлюхи, убийства… Про честь семьи тут и говорить как-то неловко. Разве бывает что-нибудь хуже?