Евгений Сухов - Воровской дозор

– Спасибо, – продолжала улыбаться девушка.

Возникла пауза, какая нередко случается между молодыми людьми, вдруг неожиданно почувствовавшими взаимное притяжение. Следовало бы топать со всех ног от девичьей квартиры, спасаться от любовной лихорадки, а он, остолбенев, не в силах был оторвать от нее восторженного взгляда. При этом чувствовал себя деревянным и неуклюжим. Несвойственная ему застенчивость параличом сковала его руки и ноги, лицо предательски обожгла удушливая краска смущения.

Никогда в жизни он не чувствовал себя более нелепо, чем в эту минуту. Надя, видно, понимая его душевное состояние, пришла к нему на помощь, неожиданно предложив:

– Может, вы хотите чаю? – И немного отстранилась от входа: – Проходите.

Следовало бы как-то отказаться, придумать какую-то уважительную причину, чтобы бежать отсюда прочь, но вот беда – язык прилип к небу и не желал повиноваться, а первый же слог, который он выдавил из груди, напоминал нечленораздельное мычание. Между тем ноги короткими шажками уже вносили его в девичью светелку, пропахшую тонким парфюмом.

– У меня есть шоколадные конфеты, – сказала Надя.

– Э-э…

– Будем пить чай. Вы любите шоколадные конфеты?

Она весело посмотрела на него, окончательно парализовав его волю. Следовало воспротивиться, разорвать на руках тугие путы, вот только силенок для этого почему-то не находилось. Странное дело, но всю последующую жизнь он будет робеть перед ее взглядом точно так же, как в первый день их встречи. Вскоре Потап Феоктистов поймет, что самые весомые его аргументы легко разбиваются под ее лучистым светлым взором. Вот ведь как бывает…

– Люблю… – неожиданно для себя прохрипел Потап.

Уже за столом, поглядывая на девушку, он, к своему ужасу, обнаружил, что незаметно для себя съел полкило предложенных конфет, а Надя продолжала пододвигать ему раскрытую коробку, без конца повторяя:

– Вы ешьте, ешьте!

Оставалось только наворачивать и хрустеть челюстями, поглядывая на «красу ненаглядную».

Расставались, смеясь, позабыв о прежней неловкости. Возникло ощущение, что они знают друг друга много лет. Понимали, что они люди одного поколения, даже одного возраста, следовательно, у них много общего, и вполне достаточно причин, чтобы увидеться в следующий раз.

Поэтому Надежда даже не удивилась, когда Потап пришел к ней на следующий день: все такой же смущенный и во многом нелепый. По-прежнему был не в ладах со своим большим телом, неуверенно топтался на месте и глуповато озирался по сторонам.

Еще через две недели они стали по-настоящему близкими друзьями, и Потапу становилось невдомек, как он жил все это время без ее звонкого смеха, лучистых глаз и невероятного тепла и доброты, исходивших от нее.

То, что произошло в дальнейшем, было просто продолжением дружбы, но более глубокой, что ли, в которой они почувствовали себя единым целым, и уже более ничего не желали менять в установившихся отношениях.

Именно в этот момент Елисеич предложил Феоктистову настоящее дело.

– Ты слышал что-нибудь о Прянике? – неожиданно спросил он, перешагнув порог его квартиры.

– Коллекционер? – спросил Потап.

Все это время он находился рядом с Елисеичем, который посвящал его в свои дела: знакомил с коллегами, представлял экспертам, заставлял присматриваться к коллекционерам (весьма консервативная и подозрительная публика, с настороженностью поглядывающая на каждого чужака).

Отношение к Потапу переменилось после того, как Елисеич ввел его в ближний круг. Теперь Феоктистов нередко действовал от его имени: приносил картины экспертам, делал копиистам заказы, договаривался о встрече. В общем, дел хватало. За прошедшее время он успел познакомиться едва ли не со всеми известными коллекционерами, а о многих просто слышал и был осведомлен о стоимости их коллекций.

О Прянике до него тоже доходили слухи, и хотя встречаться с ним не доводилось, ему было известно, что тот имел одну из лучших коллекций французского кубизма.

– Он сегодня умер, – мрачно проговорил Елисеич.

– Вот это да-а, – невольно протянул Потап, не представляя, как должным образом реагировать на столь неожиданную новость. – Он ведь не старый был.

– Всякое могло случиться. Такие они, дела… – Помолчав для приличия, чтобы подчеркнуть прискорбный момент, Елисеич уже бойчее продолжил: – Сейчас он в морге. Его квартира опечатана. Когда распечатают, все его имущество перейдет к наследникам. У нас только два дня, чтобы заработать на этом. – Вытащив несколько фотографий, вор разложил их перед Потапом: – Запомни эти четыре картины. Вот эта висит у него в зале, – поднял он первую фотографию. – Эти две – в спальной комнате, а вот эта… с арбузами, надо полагать, способствовала покойничку для пищеварения, висит на кухне. Подменишь их на такие же. – И, предупреждая возможный вопрос, добавил: – Рамы и холсты – один в один. Понял?

– Понял.

– Теперь о картинах… Художника Вересова знаешь?

– Встречались.

– Вот сейчас пойдешь к нему и заберешь «фальшаки». Он уже намалевал.

– Так я пошел? – смутно осознавая, что смерть коллекционера не была случайной, сказал Потап.

– Постой… Почему не спрашиваешь, какова твоя доля?

– Сколько дашь, столько и ладно. Думаю, что не обидишь. Дело-то ведь не мое.

– Подходящий ответ. Не обижу, не переживай. Только я вот хочу спросить, у тебя с Надей как… Серьезно?

Потап невольно сглотнул. Елисеич о них знал все, и это было написано на его строгом высохшем лице. Подобного разговора было не избежать, вот только никак не думал, что это произойдет так скоро.

– Да, – ответил Феоктистов.

– Да ты не тушуйся… Ты мне нравишься, парень. Дело у вас молодое, быстрое. Понимаю тебя прекрасно, сам таковым был. – Голос у Елисеича звучал ровно, располагающе, прямо настоящий дедушка, дающий советы подрастающему внучку. Вот только в глубине его глаз мерцал бесноватый огонек, от которого невольно хотелось заслониться руками. – А вот если она про тебя дурное слово скажет, не обижайся… порву! – с прежней теплотой заключил он.

Потап неловко растянул губы, смешавшись под строгим взглядом, и ответил:

– Я не могу без нее, она моя судьба.

– Хм… Сильный ответ, – признал Елисеич. – Не ожидал… Знаешь, вокруг нее немало кавалеров вертелось, всем от ворот показала, а вот тебя почему-то приметила. Даже сам не знаю почему. А ведь такие молодцы были, ого-го! Может, ты скажешь почему?

– Надежде видней, – пожал плечами Потап.

– Конечно же видней… А ты – молодец, не побоялся, подошел к ней. Многие ухажеры, едва узнав, чья она, тут же в сторону отваливали. Вот что я тебе скажу. – Голос старика неожиданно потеплел, и сам он вдруг как-то размягчел, а у глаз образовались длинные морщинки, превратив закоренелого вора в обыкновенного добродушного папашу, пекущегося о судьбе любимого чада. – У меня, кроме нее, никого нет. С ее матерью я лет двадцать пять назад сошелся. Сразу после того, как откинулся… Подогнали мне «маруху», молодую девчонку, ей тогда едва восемнадцать стукнуло. Даже сам не понял, как меня засосало. А через год я уже не мог без нее, привык просто… И она ко мне тоже потянулась, как былинка какая-то. У нее ведь тоже, как и у меня, на всем белом свете никого не было. Так и жили вместе под одной крышей. А потом Надька родилась… Признаюсь, парня хотел, ведь свое дело кому-то передавать нужно было. А тут баба! Поначалу даже как-то подрастерялся, а потом ничего, привык… Сейчас даже не знаю, что бы я с пацаном делал. Родился бы какой-нибудь головорез, как бы я с ним справлялся? А с девчонкой совсем иное дело. Сколько ее ни гладь, никогда не испортишь, все впрок! Если у вас все заладится, я все вам оставлю. У меня кроме картин и разного антиквариата еще кое-что припасено на черный день. Мое дело продолжишь, а с нужными людьми я еще тебя познакомлю. Всему свой срок.