Сергей Майоров - Иллюзия смерти

Я посмотрел в окно. Поезд набрал немалую скорость и мчал нас в продолжение разговора.

— Она улыбнулась мне. Сегодня вы меня везете.

— Все-таки это невероятно, Артур. — Я покачал головой. — Тысячи дорог разбегаются к горизонту. Скольких людей приходится на них встречать!.. Вероятность того, что вот на этой ты столкнешься с таким-то человеком, теоретически почти равна нулю. Если выразить это в математическом решении, вероятность такого события будет один к триллиону. Но посмотрите, что происходит на самом деле. — Я снова покачал головой, и это опять было искренне. — Кто мог предположить, что я буду возвращаться этой дорогой? Как подсчитать возможность моего решения отправиться в город и зайти в то кафе? Что заставило вас остановить машину у него же? Ведь вы могли найти для разговора кого-то еще в другом месте. Сколько вопросов под один ответ: кому-то было нужно, чтобы мы разъехались из провинциального города, будучи связанными едиными обстоятельствами, чтобы встретиться за одним столиком в другом провинциальном городе спустя тридцать два года.

— Наверное, это нужно было нам обоим, — сказал Артур. — Не может же быть, чтобы я пообещал вас найти и не нашел, а вы постоянно успешно прятались. Я обещал, вы помните? Хотя в одном все-таки вы правы. Никто не сможет предсказать, чем закончится эта встреча.

— Мне это известно, — возразил я. — Но прошу разрешения задать еще один вопрос.

— Пожалуйста. Я поставил машину на парковке, так что говорить мы с вами сможем долго. Но не беспредельно. У этого поезда есть конечная станция.

— Мне не хотелось бы так затягивать, — возразил я.

Я замечал, что капризное начало частенько стало брать верх в моем характере. Давненько мне никто не противоречил.

— Впрочем, не будем спорить. Я о трактористе. Если бы у вас появилась возможность все исправить, что бы вы сделали?

Артур повернулся к окну, в котором частили березы. Городской пейзаж сменился на деревенский. В этом окне мы искали ответы на сложные вопросы.

— Я объясню, что меня интересует, — снова заговорил я.

Артур понял смысл моего вопроса, но мне хотелось поскорее закончить этот разговор.

— Ваше милосердие сохранило жизнь убийце, просящему смерти во искупление. Как теперь поступить с невинным человеком, молящим о смерти во избавление от боли? Ответьте мне, Артур, чтобы я понял то, чего не смог уразуметь за пятьдесят два года жизни.

Он продолжал смотреть в окно, сосредоточенно о чем-то думая.

— Последствия любого поступка должны возмещаться в полном объеме действием, наполненным обратным по смыслу содержанием. Так что вы сделали бы, появись у вас шанс все исправить? Ответьте, и ваши слова, может быть, избавят меня от необходимости искать справедливость.

— Как вас зовут? — снова спросил меня он.

— Разве это имеет значение?

Артур подумал, куда деть окурок от сигареты, после недолгих поисков бросил его на пол и растоптал. Положив руки на столик, мы снова были близки как никогда.

— Так вот, человек по имени Разве-Это-Имеет-Значение, как сейчас помню, жил я тогда с отцом в трехкомнатной хрущевке в большом городе. После каждого телефонного звонка бабушки я сидел у окна. Уже толком не помню, чего ждал. Может, заморских яств, невиданных в то время большинством советских граждан. Бабушка сумками носила их в наш дом. Она была уборщицей в продуктовом магазине, в немалом авторитете. Или же я просто хотел ее присутствия. Я любил и яства, и бабушку.

Курила она безбожно. «Беломор» фабрики Урицкого предпочитала любому другому куреву, хотя даже в обстановке пустующих прилавков могла добыть «Мальборо». Я никогда не слышал от нее бранного слова, ни всуе, ни в свой адрес. Был я для нее пострелом, и любила она меня больше, чем своего сына, моего отца.

Слегла бабушка, когда мне было уже за двадцать, тихо и незаметно. Я мог бы приехать к ней в те дни и что-то, наверное, изменить. Продлить жизнь на неделю, на месяц. Она любила меня так, что одно мое присутствие придало бы ей сил. Но вместо этого я предпочел заняться своими, как теперь понимаю, совершенно глупыми делами. Считал, что болезнь пройдет. Бабушка страдала уже пять лет. К ней ездил отец. Только он один, словно указывая на то, как часто мы ошибаемся в своей любви, и на то, что подлинное чувство не перебиваемо никакими делами. Словно предчувствуя, понимая…

Она ушла так же тихо и незаметно, как и слегла. В следующий раз я увидел ее не такой, какой привык. Не прозвучало признания в любви, не послышалось последнее прости. Я прошу у нее прощения все эти годы и не знаю, получил ли его.

Мною потом было сделано много недобрых дел и совершено опрометчивых поступков. Сейчас я и малой части их не вспомню, наверное. Ибо память человеческая коротка, особенно когда речь идет о событиях, которые ты желал бы вырвать из своей жизни, уже состоявшейся. Но я не приехал, не сделал того, что могло бы помочь или же нет. Этот день лежит на мне крестом. Я несу его со смирением, сравнимым с тем, которое мы испытываем перед дождем или смертью. Я не желаю скидывать его, да и не смог бы, если бы и хотел.

Когда мы встретимся с ней снова, она не упрекнет и не пожурит внука. Бабушка всегда прощала меня, потому что любила. В тот час мне бы лучше оказаться пострелом, с которого спрос мал. Но я уже никогда не буду им. Вина легла на меня, когда я уже мог выбирать.

С возрастом я думаю об этом все чаще. Наверное, какая-то природная особенность человека заставляет его все ярче рисовать подробности той последней минуты. Она придет, а рядом не окажется существа, любимого тобой больше жизни.

Две крайности: встречать у окна и прощаться навсегда. Горько. И ничего уже нельзя поправить. Вряд ли до вас дошел смысл сказанного, но вы просили ответа, и я его дал.

Помолчав для приличия, хотя его тут никак быть не могло, я поинтересовался:

— А вы не думаете, что срок давности за совершенные мною злодеяния уже истек? Я буду просто прощен.

— Кем?

Я пригляделся к огонькам в его глазах.

— А, значит, у вас на меня свои планы? — Я вынул из кармана фляжку, обратил внимание, что он при этом почти не насторожился, свинтил крышку и сделал большой глоток.

— Разумеется. — Артур придирчиво осмотрел манжеты рубашки, остался ими недоволен, поморщился и поднял на меня немного раздраженный взгляд. — Разве вы вот уже тридцать два года не готовы оказаться повешенным на куске колючей проволоки?

— Нет. Тридцать два года я готов убирать любого, кто окажется помехой моему делу.

Он усмехнулся.

— Надо же, как трогательно вы относитесь к своей жизни. Уверен, что дважды в год исправно посещаете уролога. А вот я отдал бы половину своей за один только день.

— За какой день? — вырвалось у меня.