Пьер Леметр - Тщательная работа

Верховен знает, что Луи прав.

Список пакгаузов, которые мог бы использовать Бюиссон, практически исчерпан.

Лезаж звонит в 23.25.

— Я не сумел связаться со всеми коллегами, с которыми хотел бы, — говорит он Камилю. — С некоторыми я связывался только по рабочим телефонам. В таких случаях я оставлял сообщение. Но на этот час ни следа книги. Мне очень жаль.

Камиль благодарит.

Двери захлопываются одна за другой.

Ле-Гуэн по-прежнему с Мальвалем. Все начинают чувствовать усталость.

Дольше всех над текстом просидел Вигье. Камиль видит, как тот пытается скрыть зевок. Так и казалось, что за несколько месяцев до пенсии, после рабочего дня, длившегося почти пятнадцать часов, этот маленький толстячок, склонившийся, словно прилежный ученик, над рукописью Бюиссона, скоро упадет на месте, но взгляд его по-прежнему остается ясным, и пусть от усталости под глазами проступили круги, в голосе нет и следа слабости.

— Разумеется, здесь имеются большие расхождения с действительностью, — говорит Вигье. — Полагаю, что Бюиссон назвал бы это «творческой составляющей». В его книге меня зовут Кресс и я лет на двадцать моложе. Также там фигурируют трое ваших агентов под именами Фернан, Мехди и Элизабет, но без фамилий, первый — алкоголик, второй — молодой араб, третья — женщина лет пятидесяти. Хорошая социологическая выборка, есть чем порадовать любого читателя… А еще студент по имени Сильвен Киньяр, которому поручено навести вас на след книги Шуба, вместо профессора Дидье, который в книге именуется Балланже.

Значит, Вигье, как, без сомнения, Ле-Гуэн и как он сам, не смог удержаться, чтобы не посмотреть, каким выведен его персонаж. Все они оказались перед огромным кривым зеркалом литературы. Какую истину о каждом из них оно показывает?

— Ваш портрет, каким он его набросал, весьма удивителен, — продолжает Вигье, как будто услышав мысль Камиля. — Портрет скорее лестный. Возможно, вам хотелось бы быть таким, каким он вас описал, не знаю. Вы там предстаете умным и добрым. Разве не каждый человек мечтает, чтобы таким его и видели? Я нахожу в этом горячее стремление к восхищению, в полном соответствии с его письмами и литературными предпочтениями. Уже давно известно, что Бюиссон сводит смертельные счеты с властью, которая для него воплощает образ отца. С одной стороны, он всячески умаляет власть, с другой — ею восхищается. Этот человек — ходячее противоречие, с головы до пят. Он выбрал вас для воплощения своей борьбы. И безусловно поэтому через Ирэн он старается причинить вам боль. Это классический случай психологической конверсии. Он делает из вас предмет восхищения, но потом старается вас уничтожить. Таким образом он надеется выстроить себя заново в собственных глазах.

— Почему Ирэн? — спрашивает Камиль.

— Потому что она существует. Потому что Ирэн — это вы.

По-прежнему очень бледный, Верховен молча опускает глаза на рукопись.

— Письма, которые он приводит в книге, — продолжает Вигье, — это те же, которые вы получили. До последней запятой. Только ваш портрет в «Ле Матен» вымышлен от начала и до конца. Что до остальной рукописи, нужно будет, конечно же, провести тщательный анализ текста. Но в общем-то… С первого взгляда видны основные тенденции…

Верховен откидывается на стуле. Его взгляд падает на настенные часы, про которые он вроде бы забыл.

— Он совершит в точности то же преступление, что в книге, так ведь?

Внезапная смена темы нимало не сбивает Вигье. Он терпеливо откладывает свои бумаги и смотрит на Камиля. Взвешивает каждое слово и выговаривает его как можно тщательнее. Хочет, чтобы Камиль понял все, что он собирается ему сказать. В точности.

— Мы пытались нащупать его логику. Теперь мы ее знаем. Он хочет воспроизвести в реальности преступление, которое когда-то описал в книге, и закончить новую книгу, описав это, теперь уже реальное, преступление. Бюиссона надо остановить, потому что у него твердое намерение исполнить свой замысел.

Говорить правду. Сразу же. Ничего не скрывать от Камиля. Подтвердить то, что он уже знает. Верховен понимает ход его мыслей. И он с ним согласен. Именно так и следует поступать.

— Однако некоторые неизвестные представляются более… обнадеживающими, — добавляет Вигье. — Пока мы не обнаружим книгу, которую он собирается воспроизвести в реальности, мы не будем знать ни в каком именно месте, ни в какой именно час происходит преступление. Нет никаких объективных оснований полагать, что это должно случиться сейчас или даже в ближайшие часы. Возможно, по его сценарию он должен удерживать заложницу день, два или больше, мы этого знать не можем. Даже то, в чем мы вроде бы уверены, остается не вполне достоверным, не говоря уже о новых данных, по сути являющихся лишь предположениями.

Вигье надолго замолкает, не глядя на Верховена. Кажется, он ждет, чтобы его слова дошли до сознания Камиля. Потом вдруг — очевидно, по его прикидке, времени на размышления было достаточно — возвращается к своим заключениям:

— Имеется два вида фактов. Те, которые он предвидел, и те, которые он придумал.

— Как он смог столько всего предвидеть?

— Это вы у него спросите, когда поймаете.

Вигье незаметным движением подбородка указывает на комнату для допросов:

— Насколько я понял, у него были отличные источники… — Потом с задумчивым видом оттягивает указательным пальцем ворот рубашки. — По всей видимости, он менял текст в зависимости от происходящего. В некотором роде «репортаж с места событий». Дело для него крайне увлекательное. Он хотел, чтобы его история походила на реальность, насколько возможно. Тем более что вы несколько раз здорово его удивили. Но даже эти сюрпризы были, если мне будет позволено так выразиться, предвидены заранее. Он должен был знать, что ему придется приспосабливать свой сюжет к вашим реакциям и поступкам, — что он и сделал.

— Что вы имеете в виду?

— Например, он и вообразить не мог, что вы попытаетесь связаться с ним посредством объявлений. С вашей стороны это был блестящий ход. Наверняка на него это подействовало крайне возбуждающе. Кстати, он вас расценивает отчасти как соавтора сценария его истории. «Вы будете гордиться нами», — пишет он вам, помните? Но больше всего поражает, конечно же, точность его предвидения. Он знал, что вы способны связать одно из его преступлений и книгу, послужившую основой. И что вы вцепитесь в этот след, возможно оказавшись один против всех. Вы не упрямый человек, майор, но он достаточно хорошо вас знает, чтобы признать за вами некоторую… непреклонность. Вы твердо верите в собственные интуитивные догадки. И он знал, что это может быть ему на руку. Точно так же он знал, что один из вас рано или поздно увидит связь между его псевдонимом Шуб и его фамильным именем. На таких отправных точках и строилась вся его стратегия. Он знает вас лучше, чем мы думали, майор.