Йорген Брекке - Царствие благодати

Спинка кресла копировала технологию кресел Ла-Зед-Бой [9] Американская фирма — производитель мебели. и полностью откидывалась назад; разумеется, имелась и подставка для ног, выскакивающая на свое место, когда вы, миролюбиво что-то мурлыкая, вытягиваетесь отдохнуть. Еще пять лет назад Ваттен по неизвестной причине презирал удобные кресла, а теперь полюбил. Но важнее всего было помещение, где это кресло стояло. Не много найдется кресел, которые смогут похвастаться, будто находились в таком интерьере: среди библиотечных стеллажей, на которых свалены книги, заметки, старые листовки и рисунки — все эти слова и мысли, правда и ложь, наполнявшие комнату жизнью. Ваттену не раз случалось задремать здесь, наверху, и тогда ему снились очень странные сны. Важно оказалось и то, что кресло помещалось высоко, под самой крышей. Он страдал необычной формой клаустрофобии. Его мучили кошмары, в которых его хоронили заживо. Он видел, как его по ошибке признают мертвым и зарывают в могилу и никто не замечает, что на самом деле он не умер. Эти кошмары начались после одного действительного случая. Однажды он принял слишком много снотворного, и его сердце едва не остановилось. Он почти умер, но только почти. Преждевременные похороны были из тех навязчивых фантазий, которые обманывают все пять органов чувств. Когда Ваттена настигал этот кошмар, он буквально ощущал, как невыносимо трудно становится дышать, как пахнет сырой землей и как узок гроб; он находился в кромешной тьме и слышал тишину, разливающуюся над ним как море. Задыхаясь в гробу, он мечтал о воздухе и траве, оставшихся там, наверху. Эти галлюцинации, как правило, вырывались на свободу, если он оказывался в узком и тесном помещении. И никогда — в библиотечной башне.

Он спокойно сидел с книгой в низком кресле. Книгу он взял, чтобы сделать кое-какие заметки об Эдгаре Аллане По. Для записей у него имелся листок бумаги с небрежными каракулями последних дней. Он часто выписывал любопытные факты из книг, которые читал, или доверял бумаге размышления, над которыми хотел подумать. У этих записей не было никакой иной цели, кроме как помочь привести мысли в порядок. Сделанные заметки он иногда убирал в папку, но случалось, и выбрасывал. Не все мысли стоят того, чтобы их хранить. Он пока не определился, нужно ли положить в папку записи последних дней.

За прошедшее время сложнейшие исследования довольно убедительно показали, что Эдгар По умер от следующих причин: менингит, опухоль головного мозга, сифилис, инсульт, врожденные ошибки метаболизма (нехватка одного или нескольких ферментов), диабет, какая-нибудь редкая болезнь головного мозга, алкоголизм, передозировка лекарств, злоупотребление опиумом, холера, отравление ртутью, отравление свинцом, отравление каким-нибудь другим тяжелым металлом, самоубийство как следствие депрессии, болезнь сердца, происки врагов, обманувших, опоивших и принудивших голосовать на выборах 1849 года за своего кандидата, или бешенство. То есть однозначно определить причину смерти мы не можем.

Уф! Будем полагать, что при жизни он не часто задумывался о том, какой смертью умрет. (Хотя его творчество дает основания подозревать, будто подобные мысли все-таки его мучили.)

Ваттен некоторое время просидел, упершись неподвижным взглядом в свои записи. Вообще-то он собирался написать больше. Он задумал довольно большой текст об удивительном писателе Эдгаре Аллане По. Не без раздражения он размышлял о том, что один из величайших писателей Соединенных Штатов умер в ужасающей нищете. После смерти тело По годами покоилось под простым надгробием, на котором значилось только «№ 80», и лишь спустя десять лет он получил достойный памятник. А сегодня стоимость первого издания его первой книги «Тамерлан и другие стихотворения» оценивается в полмиллиона долларов.

Записки Ваттена о По предназначались для внутреннего употребления, чтобы способствовать, так сказать, лучшему усвоению духовной пищи, но, несмотря на это, он предвкушал основательный и добросовестный труд. А теперь, глядя на свои недавние каракули, он не мог добавить ни одного значимого слова. И все же он решил этот листок сохранить, поэтому сложил его и убрал в карман брюк. Затем он откинулся на спинку кресла, вытянул ноги и сразу уснул.

За припасенными на обед бутербродами Ваттен спустился куда позже обычного. Он ожидал, что в главном здании в этот час уже никого не будет. По субботам библиотека закрывалась в 13:00, и это время уже давно миновало. Поэтому он немного удивился, когда увидел до сих пор горящий на служебном этаже свет. Удивился и, пожалуй, капельку разволновался. Может быть, она все еще здесь?

Сначала он вернулся к себе в кабинет и перечитал написанное об Эдгаре По. Проверил панель управления, висевшую на стене у стола, и удостоверился: датчики сигнализации, как положено, включились после закрытия библиотеки. Затем запустил пятерню в волосы, все еще густые и пышные, хотя ему уже почти сорок. Вьющиеся. Он почти не сомневался, что за глаза многие называют его лохматым.

Встретил он не ту, кого ждал и надеялся увидеть. Гунн Брита Дал почему-то еще не ушла с работы. Она в растерянности стояла посреди общей комнаты. В руке у нее была бутылка вина, не самого дешевого, но и далеко не самого дорогого. Он узнал одну из трех бутылок, преподнесенных ей вчера за обедом в качестве прощальных подарков.

— Привет, Йун, — поздоровалась она, увидев его входящим в комнату. — Упаковываю последнее.

Она посмотрела по сторонам, вздохнула и улыбнулась полуискусственной грустной улыбкой.

— Уходить отсюда куда труднее, чем я думала. Несколько часов сидела и перечитывала старые бумаги, разбирала ящики и рассматривала старые фотографии. Есть что вспомнить.

— Мы тоже будем по тебе скучать, — сказал Ваттен вполне искренне. Он ничего не имел против Гунн Бриты. Ее немного хвастливый феминизм ему не мешал, скорее наоборот. Она была честной. И они — ровесники.

— Может, прикончим эту бутылку, пока я не ушла? Йенс с детьми уехал за город, а мне совсем не хочется субботним вечером сидеть дома одной и напиваться.

— Тогда бутылку можно отложить, — сказал Ваттен сухо.

— Верно. Ты же не пьешь.

— Пью, но редко.

— То есть ты все-таки не трезвенник?

— Я не верующий и не в завязке, если ты это имеешь в виду.

Она засмеялась. Он подумал, что они нечасто стояли вот так и болтали и у нее, оказывается, довольно приятный смех. Возможно, этот смех слегка развязал ему язык.

— Но у меня все-таки есть проблемы с алкоголем.

— Да?

— Наверное, меня можно назвать гиперчувствительным. Одного стакана мне достаточно, чтобы напиться в стельку.

— Неужели?