Йорген Брекке - Царствие благодати

Все время, пока она убиралась в «Старых камнях» и в Мемориальном доме, где тоже горел свет, мысли ее крутились вокруг того факта, что Эфраим Бонд и вправду теряет хватку. После первых двух домов она, прежде чем приниматься за уборку остальных зданий, всегда выкуривала сигарету, сидя в Зачарованном саду, разбитом в подражание саду из стихотворения По «К одной из тех, которые в раю». Когда тем утром уборщица уселась на одну из каменных скамей у фонтана, то, несмотря на полумрак, заметила, что памятник По, стоящий в конце сада, выглядит как-то странно. Постамент, казалось, стал шире, как будто его чем-то обложили по периметру. Поднявшись и подойдя поближе, она увидела, в чем дело. Мраморная голова Эдгара Аллана По белела ярче обычного. Новшество заключалось в том, что она больше не покоилась на полутораметровом постаменте из красного кирпича. У Эдгара Аллана По появилось тело. Окровавленное тело без кожи, с обнаженными мускулами, сосудами и сухожилиями. Уборщица, которая за всю свою взрослую жизнь не прочла ни одной книги, но проработала в музее достаточно долго, чтобы наслушаться про его главного героя, сразу почувствовала: эта сцена словно списана со страниц его книг. А вот служебное удостоверение шефа, прицепленное к поясу брюк покойного, она не заметила.

Она бросилась в выставочный корпус на служебный этаж, так будто за ней гнался сам черт. Своего телефона у нее не было. Такие люди экономят на чем только могут. Она подняла трубку в кабинете шефа и позвонила 911. Ожидая ответа, она обнаружила, что весь письменный стол залит кровью. Затем ее взгляд упал на корзину для мусора, в которой лежала голова. На нее выпученными глазами смотрел директор музея Эфраим Бонд. У него было очень грустное выражение лица, самое грустное за всю его жизнь.

На другом конце провода что-то сказали. Вместо ответа уборщица закричала.

Тронхейм, сентябрь 2010 года

Ваттен открыл глаза и увидел знакомый потолочный светильник. Он уже просил вахтера заменить световую трубку, когда несколько дней назад заметил, что лампа начала противно мигать, отвлекая его от чтения. База светильника крепилась точно у него над креслом, между двумя рядами книжных полок. Такие светильники обязательно висели в тех местах библиотечной башни, где не было никаких источников дневного света. Сегодня дрожащий свет галогенной лампы в первый раз в жизни казался ему не просто противным, а мучительным. Он снова закрыл глаза и ощутил пульсирующую головную боль, словно кто-то усилил ток крови раз в пятьдесят и направил его в самые тонкие сосудики головного мозга. В промежутке между ударами сердца вспыхивали не совсем отчетливые воспоминания. Он помнил, как сказал «спасибо» и взял у Гунн Бриты большую кружку с не самым дешевым красным вином, как пил из нее, продолжая болтать об Эдгаре Аллане По. Потом они перешли к разговору о библиографических редкостях, их немало хранилось в библиотеке.

Гунн Брита удивительно много знала о книге, написанной в XVI веке священником Йоханнесом, в просторечии так и называвшейся — «Йоханнесова книга». Эта книга представляла собой удивительный сборник текстов, записанных на пергаменте престом [10] Приходский священник. с Фосена, который до Реформации был монахом-францисканцем. Йоханнесова книга считалась одной из жемчужин библиотечного собрания. Как исторический источник, восходящий к эпохе, следующей за Реформацией, она уступала только дневнику Абсалона Педерсена Бейера [11] Абсалон Педерсен Бейер (1529–1574) — норвежский писатель. , сочинению, свободному от странностей и загадок. Бейер писал свой ученый дневник в расчете на широкую публику, он упорядочивал записи и стремился к ясности. Йоханнесова книга, напротив, казалась таинственной и зашифрованной, полной непонятных аллюзий. Она, очевидно, предназначалась только для глаз самого священника, а некоторые части книги даже наводили на мысль, будто обладатель этих глаз был не в своем уме. Но в одной области Йоханнесова книга не знала себе равных. Священник Йоханнес оставил несколько описаний людей, страдающих разнообразными заболеваниями. В том, что касается анатомии, хирургии и медицинской помощи, Йоханнесова книга превосходила почти все известные сочинения той эпохи, посвященные этим предметам. А для северного края Европы она была просто уникальна. Многие придерживались той точки зрения, что священник Йоханнес некоторое время обучался в одном из университетов на юге Европы.

Ваттен смутно припоминал: у него сложилось впечатление, будто Гунн Брита Дал подошла к изучению этой книги основательнее, чем большинство исследователей, и обнаружила нечто такое, о чем не хочет ему рассказывать. Но прямо спросить ее об этом и узнать подробности он не успел — Гунн Брита начала говорить о другом. О том, как жаль, что они раньше не общались так тесно, и тем обиднее уходить с работы именно теперь.

Пока они говорили об этом, Ваттен допил последние капли вина из кружки с надписью «Лучшая на свете мама», и они единогласно пришли к выводу: он неплохо переносит алкоголь и эксперимент успешно завершен. Чтобы это отметить, Гунн Брита разлила остатки бутылки по двум опустевшим кружкам. Он успел сделать всего один глоток, а потом наступила кромешная тьма.

Дальше всплывали только какие-то обрывки. Перед его мысленным взором вспыхивали сильно размытые видения безобразного напольного покрытия и чего-то напоминавшего кофточку Гунн Бриты, а также руки, оказавшиеся не там, где положено. Смутно вспоминалась комната, возможно, книгохранилище изнутри, и его собственный страх закрытого тесного пространства. Под конец осталась какая-то каша, в которой плавали фрагменты воспоминаний — открытая щеколда в туалете и кислый привкус рвоты.

А потом его настигла жестокая головная боль.

Он посмотрел на часы. Время шло к одиннадцати часам. Судя по дате, суббота еще не кончилась. То есть на дворе стоял вечер, а не утро. Чтобы встать с кресла, ему потребовалась целая вечность. Оказавшись на ногах, он покачнулся и почувствовал тошноту. Обеспокоенный, почти в панике, он направился к лифту и спустился на первый этаж. От лифта он быстро прошел к кабинетам. К своему великому облегчению, Ваттен обнаружил, что там все в порядке. Кто-то — очевидно, Гунн Брита — убрал бутылку и кружки. Неизбежные винные пятна тоже исчезли. Он убедился, что дверь книгохранилища закрыта на замок, но не знал, радоваться этому или, наоборот, беспокоиться. К сожалению, сам он открыть хранилище не мог — для этого требовалось два разных кода, а у него был только один. Второй код знал его начальник Хорнеман, а также доверенный библиотекарь. Вплоть до сего дня этим доверенным библиотекарем являлась Гунн Брита, и по инструкции полагалось сменить второй код в понедельник, когда она перестанет здесь работать. Все — по соображениям безопасности, и, разумеется, неизбежная рутина. Поэтому Ваттену оставалось только надеяться, что и в книгохранилище все на своих местах, или, того лучше, его воспоминания о пребывании в книгохранилище совершенно не соответствуют действительности.