Виктор Пронин - Каждый день самоубийство

– Послушайте! – Равская неожиданно остановилась перед Деминым. – Может быть, вы ошибаетесь?! Ведь не может этот кривоногий, пузатый, глупый и тщеславный человек настолько заинтересовать женщину, чтобы она согласилась сфотографироваться... Нет, я не верю в это!

И Равская обессиленно упала в кресло. Пепел от сигареты рассыпался по коленям, но, убедившись, что искры не прожгли материала, она сделала вид, что ничего не заметила.

– Вы знакомы с Селивановой? – спросил Демин, помолчав.

– С кем? – равнодушно и устало проговорила Равская.

– Наташа Селиванова.

– Позвольте, позвольте... Что-то знакомое... Ах, да, вспомнила. Эта девушка учится в институте иностранных языков. Правда, языков она не знает, и не уверена, что она когда-нибудь будет их знать... Хотя кто может сказать наверняка... Ино-гда я давала ей возможность заработать десятку-другую на переводах. Сама я работаю в рекламе, и мне бывает нужно кое-что перевести из иностранных журналов. Боже, что там переводить! Текст довольно простой – купите, возьмите, закажите... Конечно, после нее приходилось самой доводить, дорабатывать...

– Как вы с ней познакомились?

– Через Ларису. Ту самую, которую вы недавно здесь видели... Парикмахерша. Они живут где-то рядом... Хотя нет, парикмахерская, где работает Лариса, находится рядом с домом, где живет Селиванова. Кажется, так. Когда Лариса обмолвилась, что знакома с девушкой из института иностранных языков, я попросила свести нас... Вот, пожалуй, и все.

– Вы давно видели Селиванову?

– Месяц тому назад, может, больше...

– Зачем вы звонили ей сегодня утром?

– Простите?

– Я спросил – зачем вы звонили Селивановой сегодня утром?

– А вы уверены в том, что я звонила ей сегодня утром? – Равская снисходительно улыбнулась, она готова была принять вызов, очевидно, уверенная в том, что уж с этой-то стороны ей ничего не грозит.

– Вы не ответили на мой вопрос.

– Вопрос? Какой?

– Я спросил у вас, зачем вы звонили Селивановой сегодня утром. Если вы не можете ответить сразу, подумайте, только не надо больше переспрашивать и тянуть время – это так скучно. Вы подумайте и тогда отвечайте на вопрос. А мы подождем. Если вы не хотите отвечать на этот вопрос, так и скажите – мол, на этот вопрос отвечать отказываюсь.

– Да нет, зачем же... Возможно, я звонила ей, но, честно говоря, не помню. Нет, сегодня утром я с ней не разговаривала. Знаете, как бывает... Садишься к телефону, болтаешь час-второй по десятку номеров – разве потом упомнишь, с кем говорила, с кем только хотела поговорить? Тем более если ничего существенного не сказано...

– Ночью тоже не было сказано ничего существенного? – спросил Демин, уверенный, что сейчас опять последует вопрос-уточнение. Равская все-таки отвечала грамотно, почти неуязвимо, но время после неожиданного вопроса ей требовалось.

– Простите, я не поняла?

– Подумайте. Мы подождем.

– Нет, я действительно не понимаю, о чем вы меня спрашиваете.

– Я согласен с тем, что утром можно поговорить по телефону с десятком знакомых и тут же забыть об этом. Но когда говоришь с человеком в час ночи...

– Ребята, боюсь, что вы зря теряете время. Сегодня ночью я была слегка подшофе. – Она улыбнулась, как бы прося прощения за столь непривычное словечко. – Только не спрашивайте у меня, ради бога, где я была, с кем, что пила и что было потом... Звонила ли я Селивановой? Нет, не могу припомнить такого события прошлой ночи.

Кувакин сочувственно посмотрел на Демина и, даже не сдержавшись, щелкнул языком – надо же, выскальзывает, и все тут. Квартира сорвалась, сумочкой тоже из колеи выбить не удалось, ночной звонок к Селивановой, похоже, не произвел никакого впечатления... Что там у Демина осталось?

– Уточним, – спокойно проговорил Демин. – Если я правильно понял, вы не отрицаете, но и не помните, так?

– Да... Да, приблизительно что-то такое можно сказать.

– Запиши, Коля, эту фразу поточнее.

– Как, он все еще пишет? – удивилась Равская.

– Да, а потом вам под всеми страничками придется поставить свою подпись.

– А если я с чем-то не согласна?

– Со своими же показаниями? Разве вы говорили неправду? Но тогда в конце протокола напишите, с чем именно не согласны и как следует понимать то или иное ваше заявление.

Демин сидел в углу диванчика, и во всей его позе было бесконечное терпение, готовность выслушать все и до конца.

– Простите, я говорила, что тороплюсь и... Если у вас больше нет вопросов...

– Очень сожалею, – виновато улыбнулся Демин. – У меня еще несколько вопросов, весьма незначительных... А завтра, к девяти ноль-ноль, вам, Ирина Андреевна, придется прийти в наше управление, – медленно проговорил он, прекрасно понимая, какое впечатление могут произвести эти безобидные слова. – Так вот, дежурный проведет вас в коридор, где расположен двенадцатый кабинет, где вы найдете следователя товарища Демина, то есть меня. И мы продолжим наши игры, как вы недавно выразились.

– Задержание этого маразматика, этого подонка Татулина с женским косметическим кошельком у вас считается настолько важным делом, что этим занимается целая бригада следователей? – Равская откинулась в кресле и откровенно расхохоталась. Посколько ему больше ничего не оставалось, Демин с интересом посмотрел Равской в рот и, убедившись, что две трети зубов у нее золотые, удовлетворенно прикрыл глаза. – Неужели у вас столь значительные успехи в борьбе с преступностью, что вы позволяете себе эту канитель с вызовами, допросами, очными ставками ради дела, которое и выеденного яйца не стоит? – Равская сквозь смех соболезнующе покачала головой.

– Отвечаю на ваш вопрос. Задержание гражданина Татулина для нас не очень важное дело. Говоря о важном деле, я имел в виду смерть Селивановой.

Равская не произнесла ни одного внятного слова. Только хриплый гортанный звук исторгся из ее раззолоченного хохочущего рта, и она судорожно прикрыла его ладонями с ярко-красными ногтями, которые так напоминали падающие капли крови.

– Продолжим, – невозмутимо произнес Демин. Он двинулся от спинки диванчика, наклонился вперед, поставив локти на колени, и опустил голову, так что в поле его зрения остались только узоры ковра да лакированные туфли Равской на несуразно толстых подошвах. А ведь она, должно быть, невысокого роста, подумал он. И повторил: – Продолжим. Во время задержания гражданина Татулина, о котором вы отзываетесь столь неуважительно, в его сумочке, то есть в вашей сумочке, помимо тугриков-шмугриков, нашли написанный от руки курс иностранной валюты. Написан он на клочке газеты. Так вот...

– Ну нет! – вскочила Равская. – Со мной у вас этот номер не пройдет. Я не позволю, чтобы вы испытывали на мне свои профессиональные приемы допроса! Я не могу, вы слышите, не могу, узнав о смерти близкого мне человека, говорить как ни в чем не бывало о посторонних вещах!