Олег Кудрин - Куафёр из Военного форштата. Одесса-1828

Натан шел по ночной Одессе без цилиндра, что, конечно, несколько предосудительно, но простительно. Да и сюртук на нем был старый, для рабочих дел, каковые иногда случаются. Ну и плотницкая холщовая сумка через плечо, с кармашками мелкими и покрупнее, в которых каждая из полезных вещей имела свое место.

Подойдя к дому Абросимова, ловко перемахнул через забор, ничего не порвав. Оказавшись в дворике, достал из сумки дерюжку и постелил под окном спальни сего дома. Приблизился к двери черного хода, прислушался, нету ли шумов за нею. Вроде нет. Вставил ключ и быстро провернул. Замки новые, хорошо смазанные (сам проверял). Так что лязга иль скрипа не было. Оказавшись внутри, закрыл дверь. И застыл, прислушиваясь. Тут рядом комнатка печника и дворника. Из нее раздавался двойной храп, несколько диссонансный. А вот дверь комнаты дворецкого. За ней совсем тихо. Хотя нет — всё же некоторое сопение. Хорошо, можно идти дальше. Обувь сегодня надел старую, удобно разношенную и нешумную.

Поднялся на второй этаж. Столь же тихо открыл дверь спальной. (После его пересказа письма Видока Фина ключ в дверях никогда не оставляла.) Прикрыл ее, потом закрыл. И остался стоять, опасаясь, что Фина произвела в комнате перестановку. Так что он с непривычки может произвести тара-рам. В окно светил стареющий месяц, подсвечивая нестареющую Фину. Полюбовался ею и прошел дальше. Двинулся к столу. Сел.

Так, теперь нужно тихонько достать взятое. Но совсем тихо не получилось.

Фина проснулась, однако не испугалась, а машинально и спокойно, как в доме на Гаваньской, спросила:

— Милый, ты?

— Я.

— Угу, — и опять уснула.

Натан помнил, что над столом тут были крючки. Так и остались. Прицепил на один ленту-украшение. На другой — связку ключей. На третий, в центре, повесил за петельку лист бумаги с Фининым портретом своей работы в любимой роли россиниевской Золушки. И текстом: Torna da me. Ti amo [88] Вернись ко мне. Тебя люблю ( итал .). .

Теперь можно идти. Еще раз оглядел всё напоследок… И хлопнул себя по лбу: «Тупица! Забыл самое главное». Достал из потайных ножен Дици. Отрезал от «якоря» кусок верёвки, той, что потоньше. Продел в петельку на листе с портретом. И завязал цыганским узлом с сердечком. Теперь точно всё, можно идти. Есть у плана слабое место — окно останется распахнутым, а ноябрь нынче холодный. Но по совместной жизни с Финой он знал, что она, когда в спальне становится прохладно, тут же просыпается, закрывает окно и утепляется.

Открыл окно, зацепил «якорь» за подоконник. Аккуратно спустился вниз, чтобы не повредить зашибленную правую ногу. Потом дернул тонкую веревку «якоря», и тот упал на дерюжку, почти бесшумно. Теперь еще нужно перемахнуть через забор на улицу — и домой.

А дальше — оставалось ждать Фининого решения.

Если хочется праздника, его всегда можно придумать. Тем более когда есть два календаря с разницей в 12 дней, что удваивает из количество. Праздновать Новый 1829 год по европейскому календарю Степан и Надежда приехали на Гаваньскую улицу — к Натану с Финою. Потом Степан сказал, что он сейчас работает вместе с молдаванами и у тех есть замечательный праздник весны — Мэрцишор, 1 марта отмечают, по русскому календарю. Решили, что по этому поводу правильней будет собраться у Кочубеев на Молдаванской слободе.

Надія по-прежнему, будто боясь сглазить, готовила только привычные Степану и любимые им блюда: борщ, кулеш с мясом или с рыбой, голубцы или галушки с разной начинкой, забыв про свою полесскую кухню. А еще — кисели, узвары, варенухи. (И вы знаете, помогало, никто больше ее благоверного не арестовывал.) Фина, прима одесской оперы, сказала, что ей хорошо и уютно у Кочубеев, потому что атмосфера там во многом похожа на ту, что осталась в старом домике Фальяцци на краю Неаполя.

Теперь, в присутствии не только Степана, но и Фины, Покловская решилась раскрыть тайну того странного взгляда, брошенного когда-то на Натана. Глупец, он лишь теперь понял, что это было, почему она назвала сие «взглядом из прошлого». Весной 1815 года Натан с Ривкой ехал из Бродов в Вильно. И вот в Волынской губернии их карета на какое-то время остановилась у домика почтовой станции. Там его душу, надломленную расставанием с родным городом, поразил глубокий взгляд милой девочки, оказавшейся дочерью местного станционного смотрителя — Сильвестра Покловского и жены его Ульяны…

Все поразились такому чудесному совпадению и тому, как тесен сей мир. А значит, тем более важно хорошим людям держаться в нем тесно, близко друг к другу.

Натан со Степаном долго откладывали итожащий разговор по событиям прошлого года. Но вот время для него наступило. Они с начала до конца прошлись по всем делам, разбирая то, что официальные версии замечать не хотели или в чем были лживы.

Если начать с основ, с первой истории, то наши расследователи решили, что Абросимов умер не своей смертью. Лабазнов, зная о скором объявлении войны, подумал, что теперь самое время для аферы с наследством. Во-первых, ему не терпелось испробовать схему, чтобы увидеть — сработает ли? Ведь уже и другие подобные заготовки лежали, ждушие своего часа. Во-вторых, начало войны давало наилучшие условия и максимальную подстраховку, ежели что-то пойдет не так. Всем не до того будет: неразбериха да еще и особые полномочия у Третьего отделения на такое время.

У Лабазнова имелся план абросимовского жилища и опытный помощник. Пока прислуга праздновала юбилей свадьбы, Криух, открыв щипцами дверь черного входа, зашел в дом и спрятался в одном из чуланов. Когда торжество закончилось и все легли спать, он покинул тайное убежище и отправился в незапертую спальню хозяина дома. Абросимов проснулся. Криух закрыл дверь на ключ и стал душить миллионщика подушкой. Тот перед смертью сопротивлялся, случился шум. Один из слуг проснулся, постучал в дверь. Но злодей очень натурально крикнул: «Пшел вон!» (Не исключено, что он когда-то и где-то мог лично услышать сию фразу от Абросимова.) Далее Криух открыл окно, выпрыгнул во двор — и был таков.

Сей же тип засветился и в печальных историях с Иветой и Люсьеном. Но там всё было иначе. И совсем не так, как рапортовал полковник Достанич. И вот тут следует зайти издалека…

Некоторое время тому назад Степан Степанович остался вдовцом. Он тяжело переживал это. Но потом отошел, и все вновь увидели, что Достанич, несмотря на значительный возраст (за пятьдесят) и седину, мужчина видный. С тех пор и стало заметно особое франтовство начальника военной полиции, в том числе и самые модные шейные галстуки в тон новым фракам. Ничего особенного — сие воспринималось с сочувствием и симпатией.