Марек Краевский - Реки Аида

Когда он вышел быстрым шагом из кондитерской, официантка крикнула ему:

— Эй, пан комиссар, вы оставили цветы в унитазе!

— Там, по крайней мере, они никому не принесут беды, — ответил Попельский и двинулся на ближайшую стоянку пролеток.

Руководитель университетской клиники нервных и психических заболеваний доктор Евгений Артвинский был щуплым сорокалетним мужчиной. Он прочитал доверенность, подписанную Пидгирным, и выразил критику времени, в котором главный городской врач через простого писаря выдает разрешение ему, профессору психиатрии и неврологии, кавалеру Креста Полярной Звезды. Потом воодушевился, выкурил две папиросы, повыпытывал Попельского о громких дела, в которых последний играл главную роль, а потом посадил гостя на у своего рабочего стола и быстро его бросил, призванный к обязанностям. Курьер, проинструктированный по телефону своим шефом, отправил сразу в кабинет мальчика с чаем и мальвовыми конфетами, чтобы этими деликатесами пан комиссар сократил себе время ожидания досье. У Попельского не было, однако, много времени для скрашивания, потому что сразу в кабинет вошел сам курьер. Вызывающий доверие своей мощной фигурой тот — была не была — сотрудник университета, должно быть, был когда-то или ординарцем, или дворецким, на что указывали бы его заученные и неспешные движения. Кивнув головой Попельскому, представился по фамилии и имени — именно в такой последовательности «Яворский Ян» — после чего толкнул животом в сторону гостя больницы тележку, на которой громоздились картонные папки и закрытые на застежку скоросшиватели.

— У нас здесь порядок, уважаемый пан, — сказал торжественно Яворский. — Уважаемый пан желает досье пациентов, получавших лечение электроразрядами или рентгеном? Я смотрю в каталог, выписываю шифр, иду к нужной полке, и вот они!

— Благодарю, пан Яворский, — пробормотал Попельский, грызя конфету. — Вы необычайно добросовестный сотрудник!

Яворский кивнул в знак благодарности головой — с достоинством и без чрезмерной благодарности — посмотрел критически на запятнанный гардероб Попельского и вышел из кабинета.

Комиссар, чертыхаясь под нос при упоминании темного архив Заведения Кульпарковского, где среди паутины провел последние два часа и ничего не нашел, взялся теперь бодро за просмотр принесенных ему досье.

Отличались они от «кульпарковских» также и тем, что пациенты были в них описаны только именем и номером досье, а имена были засекречены. Список расшифрованных фамилий, как информировали польские и немецкие приписки на каждой папке, находилась «в стеклянном шкафу в кабинете директора». Попельский взглянул на указанную мебель и ничего в ней не рассмотрел, так как его створки были закрыты желтыми бархатными занавесками.

Вернулся поэтому к просмотру досье. Третья папка его заэлектризовала. Вырезана она была из картона, в котором держались раньше, о чем информировала соответствующая надпись, «здесь сигареты Рудольфа Херлицки». Находилось в ней несколько тонких листов бумаги плохого качества, на что указывали ее шершавость и выступающие тут и там впрессованные опилки. Все это свидетельствовало о дефиците канцелярских принадлежностей, который остро проявился во время последней войны. Это датировка по качеству бумаги была подтверждена датой и подписью, виднеющимися ниже. Так вот эту экспертизу 3 июня 1915 года выставил австрийский военный врач в чине полковника по имени «Герман фон Раушегг». Касалась она восемнадцатилетнего новобранца, проживающего во Львове. Подозрения Попельского возбудило то, что имя этого юноши было в экспертизе залито толстым слоем темно-синей туши. Дальше информация была захватывающей. Так вот, по словам доктора Раушегга, запах цветов вызывал у рекрута непроизвольное мочеиспускание и сильную одышку, которые могли привести даже к смерти. Врач констатировал поэтому временную неспособность к военной службе с примечанием на « Uberempfindlichkeit gegen den Duft der Blumen, besonders gegen Salicylsäuremethylester und Nitrofenylethan » [12] Сверхчувствительность к аромату цветов, особенно к метиловому эфиру салициловой кислоты и нитрофенилэтану ( нем. ). — Прим. переводчика и рекомендовал терапию электроразрядами. Очередная заметка в досье сообщала, что терапия не принесла ожидаемых последствий для здоровья. Досье заканчивалось обычной припиской, что фамилия пациента находится в конфиденциальном списке « im Glasschrank im Direktorzimmer » [13] В стеклянном шкафу в директорской комнате ( нем. ). — Прим. переводчика .

Попельский тщательно записал названия субстанций, на которые тот юноша имел аллергию, после чего поднял трубку телефона. В соответствии с инструкцией, выписанной на аппарате, дважды стукнул по вилке. Он услышал сразу голос курьера Яворского.

— Чем могу служить уважаемому пану?

— Когда приедет профессор? — спросил нервно Попельский. — Срочно должен иметь доступ к его стеклянному шкафу.

— Профессор вышел на обед, — ответил служащий. — И не сказал, когда соизволит вернуться.

— У вас есть второй ключ?

— Есть только один-единственный ключ, который профессор всегда имеет при себе.

Попельский вздохнул тяжело. Конечно, он мог дождаться профессора. Но знал одно — что во время длинных ударов кабинетными часами четвертей перед его глазами, как видение, появляется бледное и измученное болезнью личико Риты.

Он посмотрел с надеждой на библиотечный шкаф. Подошел к нему и внимательно присмотрелся к замку. Он был большой и солидный. Дал бы ему совет средний кассир, но наверняка не Попельский, вершиной ручных навыков которого был забить — не без неудачных попыток — обычный гвоздь в стену.

Ему оставалось просмотреть еще остаток досье.

Предчувствия оправдались. Его внимание привлекла только последняя папка, в которой нашел снова экспертизу, написанную на машинке.

Она содержала бесполезные сообщения об облучении рентгеном головы женщины, страдающей истерией.

Он бросил документы на стол, откинулся на спинку кресла и начал блуждать вокруг взглядом. Посмотрел еще раз на документы и напрягся. Исписанные на одной стороне листы лежали, повернутые своим содержимым к поверхности стола. На их обратной стороне видны были легкие и совсем явные выпуклости, которые были оставлены ударами шрифта.

Его осенило. Он бросился к досье новобранца, вынул из него исписанные листы и положил их на поверхность стола неисписанными сторонами вверх. Как в досье истерички, так и здесь явно видны были неровности, оставленные шрифтом машинки. Сейчас нашел место, в котором закрашено было тушью имя пациента. Наклонился над листом, как слепой, и выписал знаки, которые были зеркальным отражением букв. Получил результат «Густав».