Марек Краевский - Реки Аида

— Открой глаза! — прошипел Ханас. — И смотри на меня!

Попельский его не послушал. Лампа медленно замирала на своем проводе.

— Я не верю тебе, — рычал Ханас. — Я не верю уже никому… А ты мне в глаза не смотришь! Так проверял всех тем, что мне делали агранду! Ты говорил, что признается, что запах этого цветка… А он его совсем не помрочил… Болтаешь тут долго, как какой-то попугай, но это не для меня болтовня… Потому что цветок не сработал. Мне нужно сегодня знать: ты или он… — Со странным хрустом почесал по жестким волосам. — И сначала должен проверить, что он не лжет, что ты хочешь его подставить, и, — добавил он тише, — если не лжет, что это ты сделал Элзуни… — Из кармана пиджака он достал маленькую книгу. Вручил ее Попельскому. Было это учебное издание Библии. — Начинаешь читать, как я скажу!

Он вошел в прачечную, где Левицкий во второй раз приходил в себя. Отдал короткий приказ, и сразу на лестнице забарабанили ботинки его личной охраны. Через некоторое время оба преторианца появились там снова. Они шли рядом, тяжело пыхтя, а на стульчике, сплетенном из их рук, сидела Элзуния Ханасувна.

— Читай! — бросил Ханас. — Что угодно!

— Хочешь доказательств, что это не я? — буркнул Попельский и только сейчас открыл глаза. — Ну так будешь иметь неопровержимые доказательства!

Наугад открыл Библию. Был в Книге Псалмов.

— «Что источники несут свои воды в долины, — читал один из них спокойным и уверенным голосом. — Устремляются вниз между холмами. Пьют из них все звери полевые, и дикие ослы жажду там утоляют; на их берегах птицы гнездятся, голоса их звучат в густой листве» [15] Псалтырь, книга четвертая, Псалом 104 (103). — Прим. переводчика .

Ханасувна издала резкий крик, после чего ее телом затряс озноб. Ее опекуны потеряли на секунду равновесие. Девочка чуть не выпала у них из рук. Она прятала голову в плечи и закрывала руками уши.

— Я не хочу его слушать! — заорал дико Левицкий.

Разразилась адская какофония. Если бы сейчас девочка упала с лестницы, если бы вырвался из нее крик преждевременных болезненных схваток или если бы какая-то ее кость треснула, то и так никто бы этого не услышал.

Все заглушил звериный хриплый рык.

Это не она рычала, а ее отец. Это не был рык ярости, а вой торжества. Зигмунт Ханас закончил свой крестовый поход поиском виновного.

Спустя несколько секунд преторианец Сташек напал на Попельского.

Спустя несколько минут приведенный в сознание доктор Густав Левицкий покинул заседание подвального трибунала, а внутренний карман его пиджака оттягивало награда за предоставление Ханасу насильника — конверт, наполненный новенькими банкнотами.

Несколько четверти часа спустя Попельский лежал в прачечной со сломанной рукой, которую судорожно прижимал к боку, и цепью, оплетенной вокруг шеи.

Через час в подвале дома на Погулянке оказалась Леокадия.

Попельский несколько раз в своей полицейской жизни боролся с различными противниками — мнимыми на тренингах, а подлинными в темных львовских переулках. Уроки бокса, которые были обязательным элементом подготовки полицейских в волынских Сарнах, доставляли ему изначально проблемы, а инстинкт борьбы его подводил разочаровывал. Старый боксер и цирковой атлет Вацлав Ярош, который был его тренером, сказал ему однажды: «Хороший боксер как зверь — опирается на инстинкт, посредственный боксер должен полагаться только на холодный расчет, а кто не имеет инстинкта и холодной головы, тот получает в задницу». Попельский принял эти слова близко к сердцу. Лишенный инстинкта борьбы, который бы ему позволял эффективную и быструю реакцию, он решил стать хотя бы посредственным боксером. Долго и кропотливо учился укрощать свои эмоции, используя уклоны и метод «считать до десяти». В конце концов ему это удалось. Хладнокровие не покидало его в бою почти никогда, разве что в схватке сопровождал какой-то элемент неожиданный и иррациональный, на который не имел влияния.

На свою болезнь — светочувствительную эпилепсию — Попельский, конечно, имел некоторое влияние, но это влияние было печально и парадоксально. Мог поскольку всегда и везде вызвать у себя приступ болезни, но предотвратить его умел в очень ограниченной степени. Минимизации риска приступа служило предотвращение рассеянного или мигающего света через постоянное использование темного пенсне.

Сташек, горилла Ханаса, ничего, конечно, не знал о болезни Попельского, но был уверен, что дрожание лампы введет противника, не знающего хорошо подвал, в дополнительное оцепенение. Он напал на него поэтому, раскачав прежде лампу, висящую на проводе. Не предвидел, что блестящий экран приведенной в движение лампочки будет отбрасывать тень по стенам и таким образом танцующая лампа станет источником света прерывистого, то есть эпилептичным триггером.

Попельский, когда осознал опасность этого, немедленно утратил хладнокровие. Остался ему всего лишь инстинкт, который был у него очень ненадежным.

В первый раз его подвел, когда Сташек бросился на него с правой стороны. Попельский инстинктивно сделал уклон влево и в эту секунду понял, что нападающий только имитировал удар. Действительная атака пришла с левой стороны и была мощной.

Глухой левый хук попал Попельскому в ухо. Комиссар почувствовал теплую пульсирующую боль и услышал пронзительный писк. У него было впечатление, что какое-то насекомое жужжит в его ушной раковине. Он откинулся на стену.

Сташек не последовал за ударом. Скакал вокруг противника, как будто высматривал место, в которое может ударить — сильно, недвусмысленно и окончательно. Вдруг он бросил голову вправо, и Попельский снова дал себя обмануть. Нанес правый прямой и снес воздух. Между тем хорошо вымеренный удар вышел с противоположной стороны, но это не Сташек был атакующим.

Это Ханас выскочил из тени и подбитым ботинком напал с силой на левую голень Попельского. К счастью, атакованный согнул немного ногу, и, таким образом, толстая набойка каблука только распорола материал брюк и нарушила верхний слой кожи, не вызывая перелома.

Тем не менее боль была очень острая. Попельский взревел и бросился вслепую в сторону Ханаса. Он схватил его за галстук и бросил на противоположную стену. Когда почувствовал в руке треснувшую ткань рубашки, а оторванные пуговицы стрельнули по стенам, набрался уверенности в себе. Глубоко набрал воздух, но уже не смог выбросить его из легких.

Дыхание выбил у него Сташек, который наклонился и своим костлявым лбом вонзился ему под ребро. Комиссар застыл и выпустил Ханаса из рук.

Тогда тот схватил за качающуюся лампу и толкнул ее в направлении Попельского.