Марек Краевский - Эринии

Тем удивительнее, что вместо «дома на Лонцкого», как называли комендатуру полиции, Попельский направлялся в совершенно противоположном направлении — вниз по улице Хорунщизни.

Ею он дошел до прекрасного особняка Сегала на Академической. Свернул направо и почувствовал на себе каменный взгляд графа Александра Фредро, осматривавшего прохожих со своего постамента перед «Шкотской». Именно в этой кофейне комиссар вскоре оказался, сел за столик в темном углу, куда официант, пан Гирек, принес ему кофе, большие душистые куски ветчины и посыпанные тмином и солью булочки.

В глазах кельнера Попельский заметил тот же вопрос, что и у Леокадии, служанки и нескольких водовозов у ближайшей колонки, которые очевидно опознали комиссара.

Пропихнул рожок салфетки между шеей и цератовым воротничком. Насадил на вилку кусок розовой ветчины. С обеих сторон намазал его белым, густым майонезом. Соль, тмин и хрустящая корочка булочек прекрасно дополняли вкус буженины из магазина Котовича. Ветчина, досточтимая, как утверждалось в ее рекламе, пахла дымком деревьев надверещанского леса.

Попельский удобно устроился в мягком, обтянутом плюшем, кресле, и углубился в чтение «Дойче шахцайтунг», которую здесь выписывали. Через несколько минут, когда пан Гирек старательно убрал со стола, комиссар извлек из папки чистый лист бумаги и авторучку марки «Вальдманн». Проверил, достаточно ли в ней чернил, и начал писать. Справа четко вывел « Львов, 5 мая, 1939 г. », затем обозначил адресата « III Особый отдел Главной комендатуры государственной полиции в Варшаве ». Чуть ниже, посередине, написал большими буквами: « РАПОРТ ОБ ОТСТАВКЕ ». И еще ниже: « Почтительно прошу отправить меня на пенсию с сегодняшнего дня. Просьба объясняется достижением пенсионного возраста, а также сложными семейными обстоятельствами. С уважением ». Под этим текстом Попельский поставил размашистую подпись. Внизу добавил: « через III Особый отдел Воеводской комендатуры Государственной полиции во Львове ». Сделав это, он закурил сигарету и щелкнул пальцами, подзывая пана Гирека.

— По рюмке водки для вас и для меня, — заказал он и взглянул на удивленное лицо официанта. — Чему вы удивляетесь, можно человеку выпить, когда он уходит на пенсию? Почтите меня компанией?

В голосе комиссара не чувствовалось никакой иронии. Он хорошо помнил своего отца, Паулина Попельского, инженера-нефтяника, который первым кланялся рабочим. Помнил отвешенную отцом жгучую пощечину, когда пренебрежительно высказался о некоем мастере из бориславской нефтепереработки. Помнил и о том, как, переезжая оттуда в Баку, отец лично попрощался с чумазыми шахтерами. Рюмка водки, выпитая в обществе пана Гирека, имела для Эдварда Попельского огромное значение.

— Прошу прощения, — холодно отозвался кельнер, — но я не могу пить в рабочее время. Чем еще могу служить?

Попельский отрицательно покачал головой. Курил сигарету и смотрел на Гирека. Широкое лицо и открытый взгляд официанта выражали полнейшее безразличие. Но Попельский знал, что за этим кроется нечто иное. Этот город, который олицетворял пан Гирек, говорил: «Я презираю тебя, трус».

Город и правда уже знал об отставке комиссара. Первым журналистом, который подошел к Попельскому, был Константа Мразек из «Слова польского». Получив телефонный звонок от Гирека, он примчался в кофейню из редакции на Зиморовича, которая была неподалеку, вместе с фотографом. Он вбежал в «Шкотскую» именно тогда, когда Попельский подносил ко рту вторую рюмку водки. Фотограф направил на него объектив, а Мразек видел перед глазами заголовок в газете: «Чем занимается пан комиссар вместо розыска убийцы Гени Питки? Пьянствует!». А ниже — фото полицейского с рюмкой в руке. К сожалению, мечта редактора не сбылась. Попельский поднял рюмку и выплеснул ее содержимое прямо на аппарат и лицо фотографа. Затем вскочил с места, надвинул шляпу на голову и метнулся к дверям кофейни.

Там его фигуру одновременно осветило несколько вспышек. Комиссар узнал журналистов, которых давно знал как вежливых и учтивых собеседников. На этот раз они были наглы, категоричны и агрессивны. Город действительно начинало ненавидеть Попельского.

— Каковы истинные причины вашей отставки? — настойчиво требовал ответа редактор Матуш из «Ежедневника людского».

— Весь Львов на вас рассчитывает! Как вы объясните свое дезертирство? — допытывался Шатора из «Вечерки».

— Вы боитесь беспорядков на национальной почве? — Чубатый из «Дела» нарушил деликатные вопросы.

— Неужели вы испугались? Вам страшно? — перекрикивал всех Кшижановский из «Волны».

— Кто поймает убийцу, если не победитель Минотавра?! — орал Файерман из «Дас найє гуґблат».

В блеске фотографических вспышек лицо Попельского становилось все бледнее. Комиссар снял шляпу и вытер пот со лба. Фотографы щелкали десятки снимков в профиль и фас. Зевакам, что столпились на тротуаре перед «Шкотской», казалось, будто лысая голова Попельского росла и отрывалась от туловища.

— Лыссый, ты сукин сын! — рявкнул какой-то батяр в толпе. — Львов тебе этого не простит!

Услышав прозвище, которое дали ему бандиты с Клепарова и Лычакова, Попельский оцепенел. До сих пор оно вызвало у комиссара своеобразную гордость, поскольку преступники произносили его не только с ненавистью, но и уважением. Лысина полицейского была объектом шуток, самой известной из которых был такая: «Когда у пулицая Попельского челка на лбу? Когда на голову ему сядет какая-то дзюня» [10] Дзюня ( львов. жаргон. ) — проститутка. . Годами его голову сравнивали с яйцом, коленом или пенисом. Во всех этих грубоватых шутках и сравнениях чувствовалось своеобразное бандитское уважение. Но не в этот раз. Не сегодня. Сейчас в него вкладывали столько же презрения, как и в слово «таракан». Раньше прозвище атаковало Попельского своим ненавистным шипением из-за спины, потому что никто не осмеливался бросить его комиссару в лицо. То было нечто вроде табу: не произноси прозвища при человеке, который его носит, потому что пожалеешь! Сделай это так, чтобы тебя не видели, иначе получишь в морду! Но это было доныне. А сейчас какой-то ободранный сорванец издевательски смотрел на Попельского, и его угрозы звучали громче, чем все дерзкие вопросы львовских щелкоперов.

— Киндеры [11] Киндер ( львов. жаргон. ) — вор в законе. с Клепарова тебе этого не дадут, Лыссый!

Попельский не выдержал взгляда батяра. Комиссар развернулся и побежал вглубь кофейни, в туалет. Он знал, что за окном клозета расположен небольшой внутренний двор, которым он беспрепятственно доберется до здания на улице Лозинского, а оттуда, по узкой, с высокими зданиями Сенаторской — до «старого университета». Там, в тиши математической читальни, с которой Попельский хорошо познакомился, когда вел свое последнее дело, он сможет спокойно сосредоточиться. Комиссар оттолкнул фотографа, который до сих пор не оправился, но явно собирался направиться за ним, заскочил в клозет, запер дверь на крючок, а затем открыл окно, закрашенное белой масляной краской. Вокруг разлетелся голубиный пух. Попельский вылез на грязный подоконник и тяжело спрыгнул с него на двор. Высота была немалая, и он не удержал равновесие и упал. С отвращением посмотрел на свои новенькие штаны, испачканные пометом. Глянул в сторону и увидел ботинки с гетрами. Попельский знал, кому принадлежит эта обувь. Гетры уже давно никто не носил, но начальник Следственного отдела Комендатуры воеводской полиции, подинспектор Мариан Зубик, никогда не гонялся за модой.