Чарльз Харрис - Комната 15

Тут что-то не так, но я не спорю. Вместо этого оставляю криминалистов искать следы наркотиков. В любом случае уже слишком поздно. Что бы это ни было, если даже это вообще было здесь, теперь этого уже определенно нет.

После того как Джерри убегает, чтобы провести воскресное утро вместе с Изабель и девочками, я прошу О’Ши отвезти меня в центральную больницу Кэмдена, где я должен встретиться с Бексом.

О’Ши садится в зеленый «Мини-Купер»; его крупная широкоплечая фигура смотрится не к месту в такой маленькой машине.

– Ничего другого в гараже не нашлось, – говорит он, радуясь возможности свалить вину на другого. Похоже, неудачи других придают ему силы, и сержант с удовольствием рассказывает о возрасте машины, неудовлетворительном отоплении и неудобных сиденьях.

Но затем, когда мы покидаем квартал и направляемся к больнице, я принимаю другое решение и прошу О’Ши ехать на Юстон-роуд. Мы поворачиваем у вокзала Кингс-Кросс и останавливаемся перед лентой ограждения, которой перетянута улица. Впереди гостиница «Авива», при свете дня чуть более респектабельная, чем была ночью, а перед ней, как это казалось издалека, ползают тараканы, но вблизи выясняется, что это патрульные полицейские, которые, кутаясь от холода, бродят, согнувшись в три погибели, ища что-то в снегу.

Этим делом занимается Уинстэнли, и, должно быть, это она стоит перед дверями гостиной, скрестив руки на груди, безжалостным взглядом наблюдая за копанием в снегу, говоря что-то одному из своих подручных, который слушает ее, почтительно кивая. Внешность у нее что надо: высокая, стройная, в стильном коротком черном пальто; несомненно, она прекрасно смотрится по телевизору. Я долго думал о предстоящем столкновении – о том, как убедить Уинстэнли, что мы можем заниматься этим делом вместе. Но теперь, увидев ее, я полон глубокого пессимизма. В том, как она держится, есть какая-то несгибаемость, которая мне не нравится, да и подбородок ее тревожит меня своей твердостью.

Время от времени порывами налетает новый снег – напоминание от темных туч, снова тихо собирающихся над головой, – но высокие форменные ботинки на шнуровке великолепно подходят для жидкой каши под ногами, а то, что остается, втаптывается в грязный мокрый асфальт.

Заходил ли я в эту гостиницу вчера вечером? Узнал ли я, что Эми прячется здесь? Я не выхожу из машины; сижу и смотрю, как Уинстэнли обозревает свое царство и своих подданных…

– Сэр, вы будете выходить? – спрашивает О’Ши.

Я уже успел забыть о том, что он сидит рядом.

– Подожди немного, – говорю.

На противоположной стороне улицы я замечаю двух мужчин и женщину. Мужчины снимают большой камерой полицейских, ведущих поиски, а женщина пытается разговорить констебля, дежурящего в оцеплении. Местные телевизионщики, я в этом уверен. Вряд ли этим уже занимаются общенациональные каналы. Вот когда станет известно о второй медсестре… Интересно, сколько информации обнародовано к настоящему времени? Можно не сомневаться, Уинстэнли устроит выразительную пресс-конференцию. Это очень полезно для послужного списка.

– В первом участке я работал вместе с вашим отцом, – вдруг говорит О’Ши. – В Энфилде.

Я со страхом гадаю, должен ли помнить сержанта по старым временам. Пол частенько приглашал своих сослуживцев домой в гости. Я жду то, что обыкновенно следует дальше – каким замечательным человеком был мой отец, как те, кто работал под его началом, были готовы умереть за него, как жаль, что он вот так ушел со службы, – но О’Ши говорит просто:

– Вы мне его напоминаете, сэр.

Он не раскрывает свою мысль, и я не знаю, как к этому отнестись. О’Ши имел в виду то, как Пол работал в полиции, или то, как из нее ушел? Я решаю остановиться на позитиве и бормочу слова признательности.

Казалось, О’Ши только ждал разрешения продолжать, потому что теперь он откашливается.

– Год назад, когда я только пришел в Кэмден и впервые увидел вас, я решил, что вы полный мерзавец. – Очевидно, вид у меня удивленный, потому что О’Ши поспешно добавляет: – Не поймите меня превратно. Я увидел, как вы устроили разнос констеблю Пейну, облажавшемуся во время облавы. Вы были совершенно правы: Пейн сработал жутко небрежно. И если он после этого собрал свои вещи – что ж, скатертью дорога. Как вы сказали, его, наверное, просто нельзя было брать в полицию.

Опять фрагмент моего прошлого, который я не знаю. Спешу сменить тему.

– Что тебе известно об Уинстэнли?

– Немногое, – говорит О’Ши, потирая руки, чтобы согреться. – У меня есть пара приятелей, работавших с ней. И то, что я слышал, не впечатляет.

Я предлагаю ему продолжать, но тут его и уговаривать не надо.

– Мнит себя умной, но это не так. Конечно, это можно сказать про многих следователей. Но упорно поднимается вверх. Знает, как карабкаться по лестнице.

Я говорю, что мы можем уезжать, и, когда О’Ши поворачивает ключ в замке зажигания, бросаю последний взгляд на гостиницу с цепочкой копошащихся перед ней тараканов.

Я приезжал сюда, чтобы попытаться спасти Эми Мэттьюс?

Никаких воспоминаний.

Никаких воспоминаний.

Абсолютно никаких.

До того как я поступил в Управление столичной полиции, Пол грозил, что убьет меня своими собственными руками, если я стану полицейским, и Джерри всегда утверждал, что он действительно имел это в виду, – Джерри, бывший мне отцом в большей степени, чем мой родной отец. Он помог мне подать документы без ведома Пола, а после того как меня приняли, переговорил с ним. После этого разговора Пол заявил, что по-прежнему хочет убить меня, но раз уж я стал полицейским, он позаботится о том, чтобы я, мать-перемать, не опозорил славную фамилию Блэкли.

Я ответил, что разберусь с этим сам.

Тем не менее, хотя тогда я этого и не знал, отец пристально следил за моим продвижением по службе и всеми моими наградами. Я узнал об этом случайно, после того как он перебрался в свое «доступное жилье» в жилом фургоне. До того Пол продолжал жить в своем старом доме в Пиннере, в котором вырос я. Так получилось, что мы с Лорой купили себе дом на соседней улице. Почему – не знаю. Нельзя сказать, чтобы у меня были какие-то чудесные воспоминания, связанные с этим местом. Но я знал этот район, и дом был выставлен за хорошую цену.

Потом, когда Полу пришлось продать свой дом, я привез к нему в его новый фургон коробки, которые он отдал мне на хранение. Пол был занят готовкой, поэтому я принес коробки в спальню и там увидел на кровати старый кожаный портфель, открытый. Внутри не было ничего, кроме вырезок из местных газет, фотографий, ксерокопий свидетельств моей карьеры. На какое-то мгновение я ощутил необычайную гордость. Пол следил за моими успехами. Несмотря ни на что, он уважал то, чего я добился. Но затем до меня дошло, что он сделал. Он выбросил все, оставив только три-четыре дюйма вокруг моей фамилии. Отец хранил только мою фамилию – единственное во мне, чему я был обязан не себе самому.