Андраш Тотис - Убийство после сдачи номера в печать

— Модернизация закончилась у вашего порога? — спросил Шарль.

— Нет. — Лафронд рассмеялся. — У моего порога закончилась сфера влияния дизайнера. — Знаком он пригласил их сесть, сам расположился за письменным столом.

Шарль вынул толстый блокнот в плотной, твердой обложке.

— Не скажете, когда вы видели в последний раз Дюамеля?

— В субботу вечером… Я встретился с ним в театре.

— В котором часу?

— Представление началось в семь. И длилось примерно до девяти. А в чем дело? Ведь его же убили дома…

— А после спектакля?

— Я выпил несколько рюмок на приеме и ушел домой. Не знаю, как долго оставался там Жорж.

— И не знаете, ушел ли он один или с кем-нибудь?

— Разумеется. — Лафронд нажал несколько кнопок на клавиатуре, стоявшей рядом с письменным столом. На укрепленном между книгами экране появилось изображение газетной полосы. — Прошу прощения, всего несколько секунд, — пробормотал он в их сторону, с поразительной быстротой пробегая статью. Затем нажал очередную кнопку. — Этот рыночный материал слишком длинный, — сказал он, склонившись к клавиатуре. — Достаточно половины, духовный мир торговки никого не интересует. Об ограблении банка дайте три колонки и заголовки покрупнее. Почему у вас такие мелкие заголовки? — Он отпустил кнопку, откинулся и, похоже, ему секунду пришлось соображать, пока он не вспомнил, что делают эти двое чужаков в его кабинете. — Если самому не проследить, наверняка что-нибудь упустят… — проворчал он. — На чем мы остановились?

— С кем отправился домой Дюамель в субботу вечером, — предупредительно подсказал. Шарль.

— Понятия не имею. — Лафронд задумался. — Откуда мне знать?

— Вы разговаривали с ним на приеме?

— Естественно. Поговорили несколько минут и разошлись. Знаете, как бывает на подобных приемах. Все стоят, в одной руке тарелка, в другой бокал, и пытаются есть, стараясь, чтобы их не толкнули. Двадцать пять знакомых, с которыми надо поздороваться, из них десяти пожать руку, тебя представляют множеству разных людей, вовсе тебя не интересующих.

— Кто там был?

— Актеры, телевизионщики, журналисты, бог весть кто. Обычная толпа бездельников, которые присутствуют на всех приемах. Избави нас от них, Господи! — Он снова заиграл на клавиатуре, словно на рояле, и, хмыкая, смотрел на экран. — По меньшей мере дважды в неделю у меня таким образом воруют время. — Он гневно тыкал кнопки, стирал одну картину, заставлял появляться новую. — Достаточно мне только услышать о приеме, а ля фуршет, как у меня подымается давление. Есть невозможно, беседовать невозможно, сесть невозможно, ума не приложу, почему люди приходят от этого в такой восторг?!

— А завести знакомства там можно?

— Да, можно.

— Вы не заметили, чтобы Дюамель с кем-либо знакомился?

— Нет. — Лафронд перестал нажимать на кнопки и поглядел на них. — Вы думаете, Дюамель завел там какое-нибудь новое знакомство?

— А вы как думаете? — Словно два козленка, столкнувшиеся на узком мостике, они не уступали друг другу — ни главный редактор, ни Шарль. Оба желали только спрашивать, но не отвечать.

— Дюамель легко сходится с людьми?

— Я не знаю его личной жизни. — Лафронд вновь переключил свое внимание на экран.

— Вы видели пачку писем в кабинете Дюамеля, ведь вы там присутствовали, когда мы ее нашли. — Шарль, словно подчеркивая значение каждого слова, в такт постукивал карандашом по блокноту. — Вы знали, что он пользуется успехом у женщин?

— Нет, но меня это и не интересовало. Я вообще не вникаю в личную жизнь своих сотрудников.

Даже не будь их предварительного разговора с мадам Лафронд, у сыщиков непременно возникло бы подозрение. Обычно подозрительно, если кто-то ни с того ни с сего становится вдруг равнодушным, замыкается в себе, словно черепаха, которая прячется в свой панцирь, когда собака пытается обнюхать ее. Слишком много таких притворно равнодушных голосов они слыхали, чтобы их можно было ввести в заблуждение. Оба вежливо кивали, Шарль что-то записывал.

— Э-э-э… вы занимаетесь каким-нибудь спортом? — спросил он.

— Нет. А в чем дело? Почему вас это интересует?

— Даже, не знаю, — невинно произнес Бришо. — Вероятно, потому, что вы не располнели. В вашем возрасте и в вашем положении большинство обрастает жирком.

Лафронд пристально глядел на него.

— Я имел в виду теннис, лыжи, гольф, парусный спорт…

— Работа, мосье, работа — лучший вид спорта. — Он улыбнулся. — И вам рекомендую. — Он повернулся к микрофону: — Почему вы поставили эти фотографии Вайнбергера? Дайте мне все, я сам отберу. — Лафронд нажал еще одну кнопку и вперил взгляд в экран. Провожать их он не стал.

Становилось прохладнее, и парижане, дрожа от холода, плотнее запахивали на себе куртки. Слегка покапал дождь — ровно настолько, чтобы промочить людям ботинки и заставить зябко топтаться на автобусных остановках тех, кому именно сейчас понадобилось отправиться в путь.

Альбер вышел из такси, сунул под пальто книгу, которую купил в магазине рядом с домом Лафронда, и огляделся. Заводы, обшарпанные одноэтажные домишки, пыльные садики, бесцветные доски для наклейки афиш, перегородившие узкую дорогу грузовики.

Улица Гавье, 8. Антуан Риве.

Не найдя его фамилии в перечне жильцов, Альбер отправился искать квартиру консьержа.

Двухэтажный дом, высокая сводчатая подворотня. Квартира консьержа слева на повороте лестницы. Альбер переложил книгу в левую руку, чтобы освободить правую, и постучал. Дверь открыла низенькая ширококостная женщина. Вид у нее был неряшливый, волосы взлохмачены, к переднику присохли бурые остатки пищи.

— Я ищу мосье Риве.

Женщина ткнула рукой в направлении двора и захлопнула дверь. Альбер вздохнул и двинулся к мощеному двору. Слева стоял на козлах старенький «рено-дофин», справа прилепился к стене сарайчик. Был он высотой метра в два, достаточно широкий для того, чтобы в нем поместилась кровать, и около пяти метров в длину.

Дверь находилась в обращенной к воротам стене продолговатого строения. Она вела в убого обставленную кухню, за стеклом, склеенным пластырем, виднелся допотопный водопроводный кран, изготовленный на рубеже века, древний буфет, две старые афиши. Они приглашали на велосипедное состязание, вспомнить о старых Добрых временах. На стук никто не откликнулся. Альбер коленом толкнул дверь. Она отворилась, потом, словно была автоматической, медленно закрылась. Альбер еще раз толкнул ее и нехотя вошел в квартиру. У двери в комнату он остановился и, прежде чем зайти, постучал по дверному косяку.

— Риве, вы дома? — Ему показалось, он услышал какое-то шевеление. — Я из полиции, хочу с вами потолковать.