Барбара Гордон - Адресат неизвестен

Видно, пани Анастазия была здесь старшей. Она молча кивнула головой в сторону ящика, давая Симони понять, чтобы он взял ящик.

Но для этого он должен был сделать хоть один шаг, хотя бы на мгновение отойти от Янека. «Вот тут-то и надо действовать, — мелькнуло у меня в голове. — И пани Анастазия… не может быть, чтобы женщина так легко выстрелила в другую женщину, тем более в свою хорошую знакомую!» Я решила рискнуть и внезапно повернулась. Я была права. Пани Анастазия только грозно прикрикнула на меня и передвинула дуло револьвера чуть повыше, на ребра. Так мне было даже удобней. Под ложечкой у меня иногда бывают боли.

Теперь я могла видеть все, что делалось в комнате. Не опуская револьвера, Симони отвел его от виска Янека и протянул руку к ящику. Янек только и ждал этого. Он молниеносно присел и сбил Симони с ног. Оба они упали и начали кататься по полу. Симони не выпускал револьвера. Пани Анастазия выстрелила, целясь в Янека, но пуля попала в пол. Тогда на помощь Янеку бросилась Роза. Она старалась вырвать револьвер у Симони. Я видела, как ее тонкие пальцы царапали и дергали его сильную руку, сжимающую револьвер. Кажется, я кричала. Снова раздался выстрел. Это стрелял Симони. В глаза мне блеснуло огнем, я инстинктивно зажмурилась.

В тишине, наступившей после выстрела, вдруг будто эхо снова прозвучало недавнее:

— Стой! Руки вверх!

Я открыла глаза. В дверях, так и оставшихся открытыми, стояли, направив револьверы на пани Анастазию и Симони, двое высоких крепких молодых людей.

Я узнала в них помощников Хмуры.

Солнце уже взошло, в саду пели птицы. «Хмура был прав, говоря, что виновники смерти Шимона Лагуны и Эмиля Розена будут пойманы, — думала я, — только так ли он представлял себе их поимку?»

Пожалуй, я недооценивала его проницательности, ибо не более чем через десять минут я услыхала его голос:

— Дорогая пани! Неужели же вы могли подумать, что я оставлю вас тут одних, без опеки? Да и куда же мне было ехать, как не сюда, если эти милейшие люди отсутствовали в столь раннюю пору дома и кровати их пустовали?

«И жили они долго, в счастье и радости. Крепко любили они друг друга, и все их любили. И я на свадьбе была, мед-пиво пила, а что услыхала, то в сказке рассказала…»

Может, именно так я и должна была бы окончить свое повествование. Потому что я верю не только в сказки, но и в то, что люди, если они того действительно хотят, могут устроить свою жизнь лучше, чем в сказке.

Роза и Янек еще не поженились, но они счастливы. Янек готовит дипломную работу. Роза по-прежнему сидит у своего окошечка на почте. Однако в ее взаимоотношениях с начальником, паном Мацеей, произошли кардинальные изменения. Пан Мацея утверждает, что, если Роза теперь считается одной из лучших почтовых работников воеводства, эта заслуга принадлежит ему, как воспитателю молодых кадров. Я все же склонна приписывать перемену в характере Розы ее любви к моему племяннику. Теперь, появись сам Збышек Цыбульский, Роза обойдется с ним весьма мило и любезно, но и с необычайным достоинством. Будущие супруги Лингвены переписываются, наверное, ежедневно, потому что Роза отлично осведомлена обо всех, даже самых незначительных событиях в жизни моего племянника. Кроме того, она, конечно, просматривает почту, привозимую автобусом, и немедленно вылавливает оттуда письма Янека, тем более что отличить его письмо — дело, не требующее особого труда: Янек пользуется бумагой и конвертами из почтового набора «Роза ветров» и печатает адрес на присвоенной им без зазрения совести машинке со светло-голубой лентой.

У Розы еще побаливает нога, которую ей прострелил Симони, но доктор Свитайло утверждает, что это вскоре бесследно пройдет. «Самое главное — молодость, пани Зузанна», — говорит он мне, когда я прихожу делать те самые уколы «прямо в колено», от которых недавно отказалась с таким ужасом.

У доктора Свитайло, конечно, были неприятности в связи с делом Лагуны, или, точнее, с делом Вебер и Симони. Однако в оправдание ему служило столь многое, что капитан Хмура сделал все, дабы на судебном разбирательстве как можно меньше говорилось о докторе Свитайло. Ибо человек этот, в сущности, был весьма достойный и много переживший. Во время войны он был одним из организаторов подпольной борьбы на Побережье, и в те годы погибла вся его семья, кроме жены. Может быть, его поведение выглядело в доле Лагуны особенно неожиданным, но я понимаю доктора. У пани Агаты тяжелая болезнь сердца, и волнение грозит ей смертью. Нечего и удивляться, что доктор старался ее оградить от лишних переживаний, ибо, что ни говорите, труп в саду — это не средство для успокоения нервов.

А дело было так. В тот день, когда убили Лагуну, пани Анастазия была вечером свободна, так как в киоске дежурила я, и она пригласила жену доктора к себе на чашку чаю. Очень возможно, что она кое-что подмешала в этот чай; во всяком случае, пани Агата внезапно почувствовала себя плохо, и Вебер позвонила ее мужу, чтобы он за ней приехал. Доктор Свитайло рассчитывал посвятить вторую половину дня своим розам и беседе с Лагуной. Но ему пришлось оставить Лагуну в саду и сломя голову мчаться за женой на другой конец города. Во время его отсутствия в сад пробрался Бернард Симони. Перелезть через изгородь для такого тренированного человека, как Симони, не представляло труда. После короткого разговора с Лагуной он застрелил его в беседке и выбрался из сада тем же путем, каким туда попал. Выстрелов не могли слышать ни глухая бабушка Потыч, ни служанка доктора Анна, которая, как обычно, была в это время в костеле. Вернувшись домой, доктор увидел у себя в саду труп Лагуны.

Дождавшись вечера, на его счастье грозового, он перебросил тело Лагуны через изгородь на пустырь, погрузил в свой «фиат» и отвез на берег реки. Но, однако, река была слишком близко от виллы доктора. Поэтому он поехал на пристань, взяв первую попавшуюся лодку, подплыл на ней к тому месту, где оставил труп, и, спустившись довольно далеко вниз по течению, перенес тело Лагуны в прибрежные заросли.

Когда я попрекнула бабушку Потыч за то, что она не сказала мне про отсутствие всех обитателей виллы доктора, она даже обиделась на меня. Разве я спрашивала ее про доктора? Или про его жену? Или про Анну? Я же спросила ее только про Лагуну! А она имеет обыкновение говорить лишь о том, о чем ее спрашивают. К чему приводит любовь к сплетням, можно убедиться на примере этой ужасной Веберши: сплетничала-сплетничала, да вот теперь и сидит. Пожалуй, Хмура недаром говорит, что для расследования дел мне еще недостает необходимой сноровки.

Что, однако, произошло до всех этих событий? Начну с того, что относится к довольно далекому прошлому, но имеет существенное значение. А именно: