Карел Михал - Шаг в сторону

Лицемер относится к человеку хорошо или плохо в зависимости от того, чего он ждет от этого человека, и отношение меняется в зависимости от того, как меняются возможности этого человека. Поэтому подхалимы всегда измучены, как, например, доктор Вегрихт. Такие люди, наверное, и ночью не спят, все думают, кто для них что-то может сделать, а кто не может. В общем, если разобраться, тяжелая жизнь у подхалимов, потому что постоянное взвешивание всех «за» и «против» омрачает им радость от достигнутых успехов.

Кунц не был таким.

Он завернул хлеб и грудинку в газету и начал искать огурцы. Они стояли в бутыли наверху, на шкафу. Ему пришлось встать на цыпочки и вытянуть руки. Бутыль была пятилитровая, почти полная.

Когда он держал ее в воздухе, я сказал:

— Осторожно держи!

Он держал.

Потом я взял бутыль у него из рук и сам поставил на стол, потому что на руках у него уже были наручники.

Конечно, Кунц пытался их сбросить.

— Не дергай, — говорю, — будет больно. Он и сам это понял и перестал.

— Глупые шутки, — сказал он сердито.

— Да, если это расценивать, как шутку, так это довольно примитивно. Садись.

Он сел и посмотрел, не смеюсь ли я. Я не смеялся. Во-первых, я никогда не смеюсь над своими шутками, во-вторых, веселое настроение не входило в мои планы, а скорее наоборот. А потом было бы немного цинично смеяться в такой ситуации. А я, извините, не циник, хотя на первый взгляд может так показаться. Правда, я не расплачусь по поводу того, что, скажем, вчера козленок бегал, блеял и радовался жизни, а сегодня из него приготовили жаркое. В наши дни козлятам обеспечен законный конец в духовке, но я не утверждаю, что люди должны кончать в тюрьме. Жаркое из козлят вкусное, для того мы их и разводим. Люди в тюрьмах нам не нужны. Человеку не место в тюрьме.

Ужасно просто и глупо сунуть злого Дитриха за решетку и радоваться, что все в порядке. Если кто-то попался, то это еще совсем не означает, что все в порядке для него и для всех остальных. Это только начало, потому что его посадили туда не для того, чтобы было кому подметать двор, а для того, чтобы он подумал о своей жизни, если уж этого не сделал раньше. Только в редких случаях речь идет об изоляции опасного и неисправимого преступника, но тогда уже и совсем не до смеха.

Я не считал Кунца неисправимым, а цинизм, простите, не является в моих главах доказательством душевного превосходства, скорее — постыдной неполноценности.

Поэтому я не заламывал руки и не кричал: «Попался, злодей!» или еще что-то в этом роде, а сел напротив и предложил ему сигарету. Он не мог закурить в наручниках. Я поднес ему спичку.

— Послушай, — говорю, — давай говорить начистоту. Пора.

Он затянулся и пришел в себя.

— Что это значит? — говорит. — Снимите это!

— И не подумаю, голубчик. Я здесь не собираюсь с тобой драться, даже если тебе этого хочется. Мы не в кино. Ты бы мог разорвать мне пальто, а это только усугубит твою вину, потому что я представитель закона. Тебе еще будут говорить — «вы, гражданин обвиняемый», потом в суде — «вы, гражданин подсудимый», а потом тебя вообще на какое-то время перестанут называть гражданином.

Он немного побледнел. Довольно неприятная перспектива.

— Так кто должен был взять эти часы?

— Какие часы?

— Ну, те, за которые доктор Вегрихт попал в тюрьму. А может, здесь еще какие-то были?

— Я-то откуда знаю? Об этом знает доктор Вегрихт.

— Ты что, ему об этом рассказал?

— Я о них ничего не знаю. Ведь он же сознался!

— Держи карман шире, сознался, — говорю я, — часы были в твоей коробке с бельем.

— Он их туда засунул, я ничего не знаю. А если не он, так еще кто-нибудь.

Я уселся поудобнее.

— Послушай, так мы с места не сдвинемся. Я тебе только что говорил, что разумный человек не станет лгать и запираться, если против него есть очевидные доказательства. Не имеет смысла. Часы туда никто засунуть не мог, потому что я сам заклеил коробку и два раза порвал ленту, так что вряд ли доктор мог потом заклеить ее точно так же. Он бы не заметил, что лента порвана. Кроме того, мы заклеили коробку по его просьбе.

— Да, но на коробке были его отпечатки.

— Ну да, мне это тоже показалось странным не потому, что они там были, а потому, что я и сам тогда весь вымазался клеем. В общем главное, что там должны быть отпечатки моих пальцев по всей ленте и по краям. Это бы он не смог подделать. Посмотрим в Праге, есть ли они. Но я даю голову на отсечение, что есть. Ну что?

Он молчал.

— Смотри на вещи трезво. Если бы он хотел засунуть в коробку часы, так нам не пришлось бы упрашивать взять ее с собой. У него было много возможностей припрятать ее, если бы он что-то почуял. У тебя была только эта возможность. Кроме того, сумка с часами, как всем известно, лежала в караульном помещении под стойкой. Исчезла она оттуда ночью, когда Жачека увезли в больницу. Жачек ее не брал, это уже другая игра, его жена тоже не брала, потому что уехала с ним. Я тоже не брал. Кроме того, эта сумка появилась там только в субботу, а доктора Вегрихта тогда здесь уже не было. Так что он ее туда положить не мог. Жачек, Жачкова и я тоже отпадаем. Остаетесь вы с пани Ландовой. Если не ты, так она. Ясно как день.

Он молчал. Я встал.

— Минуточку терпения, — говорю. — Я за ней схожу. Наверное, она обрадуется, когда узнает, что ты ее обвиняешь. Но я тебе скажу сразу, одно дело, скажем, таможенное правонарушение, а другое дело впутать в это человека, ничего не подозревающего, тем более женщину, которая или, скажем, с которой… ну и так далее. Так я за ней иду.

Я не пошел к дверям, а подошел к нему и положил руку ему на плечо.

— Она это сделала?

Он посмотрел на меня. Покраснел до корней волос, а потом сказал:

— Нет.

Я сел на свой стул. Если бы у меня не было против него стольких доказательств, я бы никогда не решился так сделать, потому что таким образом я мог заставить его взять на себя чужую вину, выручить женщину, с которой он был близок. Это рискованно. Но соучастие пани Ландовой было почти исключено, а его собственная вина была настолько очевидна, что нужно было только сломать лед.

— Если бы ты сказал, что ничего не знаешь и что это ее вина, тебе бы это все равно не помогло. С твоей стороны это было бы лишней подлостью, и хорошо, что до этого не дошло. Об этой коробке, если ты не забыл, ты вспомнил раньше, чем я сказал, что часы нашли в ней.

Я объяснил ему, что, сознавшись, он облегчит свою участь.

— Я думаю, что эти часы ты получал крупными партиями. Сам ты их через границу не провозил, это ясно. Перевозил их один человек или группа?

— Насколько мне известно, один.

— Ты его знал?

— Да.

— По фамилии?

— Он назвался. Не знаю, была ли это его настоящая фамилия.