Карел Михал - Шаг в сторону

— Не знаю, — ответила она.

— Тем лучше, прощайте.

Если меня не обмануло зрение, она была очень бледной, когда я уходил, и совершенно непроизвольно ухватилась за занавес, разделявший ателье.

Называя фамилию Местека, я действовал вслепую. У меня не было на это особых причин, но я не знал, почему бы мне и не спросить. Ее реакция меня удивила. Если вы кого-нибудь захватите врасплох, у вас всегда есть преимущество, потому что вы наблюдаете и ожидаете эффекта, а ваш собеседник должен замаскировать возникшую реакцию. Когда я уходил, пани Ландова была рада моему уходу. Она облегченно вздохнула и не следила за собой так напряженно, но дело не в этом. То, как она отнеслась к Кунцу, лишний раз доказывало, что к часам она не имеет никакого отношения.

Как я и предполагал раньше, эта женщина всегда знала, чего хочет. Пока Кунц был ей дорог, она делала для него все, что могла. Сейчас ей на него наплевать. Трудно осуждать ее за это. Поддерживать отношения только из-за сентиментальности — это все равно, что держать в квартире покойника. То и другое достаточно эффектно, но рано или поздно с этим нужно расстаться.

И все-таки она знала о Франтишеке Местеке. И не от Кунца. Не только потому, что Кунц ей ничего не сказал, но и потому, что Кунц сам о нем ничего не знал. А откуда она его знала — вот это-то как раз меня и интересовало. Франтишек Местек был контрабандистом. Весьма вероятно, что он перевозил не только часы. А потом обычно контрабандисты не только ввозят товар, но и вывозят за границу. Всяких комбинаций могло бы быть немало. Шпионаж я сразу исключил. Потому что для переправки секретных материалов существуют другие пути. И еще потому, что, если бы человек, занимающийся шпионажем, стал обращать на себя внимание из-за каких-то часов, его хозяева бы с ним быстро расправились.

Что могло быть предметом контрабандного вывоза? Вряд ли копии, которые я видел. Ведь на них было точно указано, что это копии, так что никто не ставит их экспортировать как подделки. Кроме того, что пани Ландова говорила о невыгодности их продажи, было, конечно, правдой.

Припереть ее к стенке и требовать, чтобы она сказала, откуда знает Местека, не имело смысла. Не скажет. Будет запираться. Ведь она не сумасшедшая. Ее замешательство — это след, а не доказательство.

А если бы мы ей как-то и доказали, что она знает Местека, и она бы это подтвердила, мы ничего бы не выиграли, потому что знать кого-то — это еще не преступление, даже если этот знакомый случайно оказался в реке. Все не так-то просто. В нашем деле все должно быть основано на доводах здравого разума и фактах.

Я приказал, чтобы за Верой Ландовой следили, хотя и не особенно рассчитывал на успех.

А теперь мне уже действительно ничего другого не оставалось, кроме как начать разыскивать пана Пецольда. Я занялся этим основательно. И так же основательно погорел. Я позвонил по телефону в Будейовицы и просил выяснить, какие предприятия имеют главное управление в Праге. Мне тут же сообщили, что почти все местные предприятия, за исключением коммунальных, подчинены какому-нибудь учреждению в Праге и очень часто, а иногда и регулярно направляют своих сотрудников в Прагу в командировки. В этом я и не сомневался. Прага — красивый город. Мне назвали пять учреждений. Три из них располагали машиной, и их сотрудники никогда не ездили на поезде, правда, четвертое учреждение было связано с Будейовицами только по телефону и через переписку, в пятом сидел какой-то инженер, у которого были все зубы, но зато голова как колено, ростом он был приблизительно один метр девяносто сантиметров, и все остальное в соответствии с этим, так что это не мог быть пан Пецольд, даже при всем моем желании. Больше я ничего не узнал.

Теперь я снова не мог сообразить, что мне делать дальше. До сих пор я все время что-то делал, хоть и не знал, чем все кончится. А теперь мне уже ничего не приходило в голову. Между прочим, известно: если уж человеку ничего не приходит в голову, хоть о стенку головой бейся, не поможет. Оставалось только ждать, чем дело кончится. Но все быстро кончается только в кино, а не в жизни. В кино бы люди начали требовать, чтобы им вернули деньги за билеты.

Мне же ничего другого не оставалось, как покориться судьбе. Но и сидеть в такие минуты дома — выше моих сил. Голова настолько была забита паном Пецольдом, что ни о чем: другом я бы все равно не мог думать и говорить, так что оставалось одно — культурно развлекаться. Я пошел в театр. Но в театр не попал, потому что там был выходной день. Не станут же люди из-за меня работать без выходного. У каждого раз в неделю должен быть выходной.

Я зашел в проходную. Там сидел старик в зеленом мундире и в зеленых перчатках. Читал газету и выглядел ужасно благопристойно.

— Добрый день, — говорю.

— Добрый день, — ответил старичок и посмотрел на меня. — Сегодня спектакля нет.

— Я знаю, — говорю, — сегодня выходной.

— Да, да, — подтвердил старичок, — сегодня выходной, — и снова уткнулся в газету.

Мне было жаль, что я его побеспокоил.

— Не хотите закурить?

— Не хочу, — сказал старичок. — Я курю трубку, но могу предложить вам сигарету, если хотите.

— Спасибо, не хочу.

— А чего вы хотите?

— Я хочу узнать, у вас всегда выходной день в понедельник? — спросил я наобум.

— Да, всегда, я уже здесь тридцать лет. Каждый понедельник. Только во время войны, когда театр был закрыт, выходной был каждый день.

— А что, во всех театрах выходной в понедельник?

Это был уже идиотский вопрос, но я иногда никак не могу прервать беседу с симпатичным человеком.

— Большей частью да, но не везде. Иногда и в другие дни.

— Ну да. А не посоветуете мне, где бы я мог убить вечер? Мне неохота идти домой.

— Не знаю, — сказал старичок и вытащил из кармана трубку, — откуда мне знать! Я хожу напротив на чашку кофе.

Я тоже пошел напротив на чашку кофе. Почему не пойти? Кофе был отвратительный, наверное спитой. Я не шучу. Вы часто пьете такой кофе, только не знаете об этом. И к тому же там играли на саксе. А это уже было слишком. Какой-то гражданин выл под эту музыку «Влтава, Влтава», а я сидел под табличкой, которая гласила, что пьяным и несовершеннолетним спиртных напитков не подают. Несовершеннолетним я уже не был.

— У вас всегда так гнусно завывают? — спросил я официанта, потому что в голове моей не укладывалось, как люди изо дня в день могут слушать этот вой, даже если их обязывает к этому служба.

— Каждый день, — вздохнул официант. — Посетителям нравится. Я уже от всего этого так вымотался, что в четверг жена даже не может включить радио, у меня бы был шок.

— Почему именно в четверг?

— Ведь в четверг-то выходной.

Господи, я об этом не подумал. Конечно, должен же быть выходной. Это объяснение о выходном я получил уже два раза подряд и, наконец, сообразил, что у людей многих профессий выходной бывает не обязательно в воскресенье.