Эрик Сунд - Из жизни кукол

— Надеюсь. Невозможно определить точно, когда сделана запись, но качество картинки показывает, что использовался современный телефон, не старше пяти лет. Для начала у нас есть два имени и жилой район.

— И теперь вы прогоните эти имена через реестр записей гражданского состояния за последние пять лет?

— Да. Нужно же с чего-то начинать.

Пока Кевин рассказывал о записях, Вера не притрагивалась к еде. Она достала из емкости со льдом шоты, протянула Кевину стопку. Они встретились взглядами, кивнули друг другу и опустошили стопки. “Альборг Таффель”, именно его выбрал бы отец.

— Интересно, как на твой рассказ отреагировал бы папа, — сказала Вера.

— Поехал бы в Фисксетру с бейсбольной битой.

— Чтобы сокрушить чьи-нибудь коленные чашечки.

— Сломать палец-другой.

— Пересчитать ребра… — Вера сдержанно улыбнулась. — Вы с ним нечасто обсуждали твою работу?

— Нет, в подробностях — не обсуждали.

— И он никогда не спрашивал, почему ты решил заниматься именно этим?

— Ну как… Спрашивал, много раз. Я всегда отвечал — потому, что хочу засадить в тюрьму самых вонючих мерзавцев.

Вера перегнулась через стол и повертела в пальцах стопку, серьезно глядя на Кевина.

— Все из-за твоего дяди, да?

Крепкие спиртовые пары в глотке, с привкусом тмина, укропа и фенхеля.

Перед ним сидела Хелен Миррен. Глаза Хелен Миррен, рот Хелен Миррен; Кевин видел тревогу и сострадание, окрашенные гневом. Какая-то сцена из “Брайтонского леденца”.

— Мамин брат… Человек, который сегодня был на похоронах. Когда ты с ним разговаривал, я заметила, что что-то не так. У тебя был такой вид, как будто тебя сейчас вырвет.

Вера взяла его за руку. Какие теплые у нее пальцы, а ведь она только что крутила в руках стаканчик с шотом.

— Не обязательно говорить сейчас. Просто знай: когда захочешь рассказать — я буду рядом.

Кевин усмехнулся и кашлянул.

— Это было очень давно, — сказал он — и ощутил себя на краю смерти.

Вот и все, подумал Кевин. Это как умереть.

— Мне было девять лет…

Он заговорил, и с каждой фразой ему делалось легче, словно слова оставляли после себя какие-то полости, места, где раньше были гной, незаживающая рана или безобразный нарыв.

Кевин говорил слишком громко — соседние столики прислушивались, — но ему было все равно.

Если когда-то он — от стыда или не желая себе ни в чем признаваться — сомневался, действительно ли восемнадцать лет назад в палатке на Гринде произошло то самое, то теперь все сомнения ушли. Он стал рассказывать, как одно-единственное событие преследует его всю жизнь и именно это событие заставляет его делать в полиции то, что он делает, по восемь-двенадцать часов в день, круглый год.

Вера молча слушала, не притрагиваясь ни к еде, ни к напиткам.

— У меня секса-то нормального не было, за несколькими жалкими исключениями. За четыре года — ни одной девушки… И после времени, проведенного в угрозыске за компьютерами, лучше не стало, — закончил Кевин и только теперь заметил, что все еще держит Веру за руку.

Какой же он неудачник, даже смешно. Растерявшись, Кевин отпустил ее руку.

— Ты как? Нормально? — спросила Вера.

— Не знаю.

Кевину вдруг вспомнилась фотография из семейного фотоальбома: Вера стоит на веранде в черном раздельном купальнике, стройная, загорелая, живот немного торчит. Когда ему было пятнадцать, он брал фотоальбом с собой в туалет.

— Никто, кроме тебя, не знает, — сказал он. Добавлять, что никто, кроме Веры, не должен об этом знать, было не обязательно.

Вера кивнула.

— Выйдем, покурим?

Она достала из сумочки сигариллы, и оба встали из-за стола.

— Что ты можешь рассказать о той девочке, Таре? — спросила Вера, направляясь к выходу.

Кевин придержал перед ней тяжелую старинную дверь.

— Не много.

Вера задержалась на пороге, едва не касаясь Кевина, и печально взглянула на него.

— Это та девочка с балкона, да?

— Мы подозреваем, что да.

Тара. Девочка с балкона.

Сказать о ней больше было нечего.

Пока нечего.

Скутшер, место, где всегда мерзко воняет, по вечерам вымирал. После одиннадцати становилось темно, тихо и безлюдно. В такие места не переезжают, в такие места тебя привозят.

В “Ведьмином котле” после одиннадцати гасили свет и воцарялась тишина; выйти из комнаты разрешалось только в туалет. Ночи были как бесконечный крик в пустоту. Темнота и одиночество вытесняли все остальное. Оставались только ненависть, ужас, злоба и желание умереть. Такими бывали и сны.

“Ведьмин котел” располагался неподалеку от целлюлозной фабрики, и, хотя Нова и Мерси закрыли вентиляцию, в комнатах всегда гадко пахло.

До того как угодить сюда, они знали о Скутшере только одно: в этом городке жил каннибал. Парень, который умертвил обеих своих приемных сестер, пил их кровь и ел их.

Может, так все и для них кончится в “Ведьмином котле”. Семь девочек сожрут друг друга.

Эркан, который дежурил сегодня ночью, напомнил, что они должны вернуться не позже пяти, потому что в половине шестого приходит утренний персонал. Машина, белая “вольво”, будет ждать их на шоссе, поодаль. Потом Эркан сказал: ему все равно, чем они собираются заниматься, лишь бы от них завтра не пахло спиртным и лишь бы он получил свои деньги.

Эркан хороший парень. Вообще-то. Но он, как и они, нуждался в деньгах.

Когда он открыл дверь кухни и выпустил их под дождь, Нове вспомнился разговор с Луве. Правильно ли она сделала, что так открылась перед ним? Да еще про Юсси выложила.

Она все ему честно рассказала, но и приврала тоже. Что они с Мерси обмениваются мыслями — почти правда, хотя не настолько, как она напела Луве. Она, например, прекрасно знала, где в Талльмоне жил мужик, разводивший кроликов.

И насчет змеи. Когда они сбегали из “Котла”, Нова ясно видела эту змею перед собой. Луве она выдала преувеличенную версию, но она отлично знала, откуда взялась эта змея.

Когда Нове было десять лет, она как-то ночевала у подружки, а у той в террариуме жила змея. Совершенно черная, с метр длиной, а толщиной с руку Новы. Нова тогда даже подержала ее, хотя на самом деле ей не хотелось. Змея оказалась прохладной и сухой, и девочки взяли ее с собой на кухню, а там положили в раковину. Потом закрыли дверь и уселись перед телевизором. Смотрели кино, пили газировку, ели попкорн, а когда фильм закончился, вернулись на кухню. Змея куда-то делась.

— Это же “вольво”, да? — Мерси указала на машину, стоявшую возле остановки метрах в пятидесяти от них.

— Вроде да… Во всяком случае, она белая.

Они перерыли весь дом, но змеи не нашли, а когда вернулись подружкины родители, девочки не решились сказать им, что произошло. Они накрыли террариум полотенцем — ничего странного, змее нужна темнота. Нове предстояло спать на матрасе на полу, рядом с террариумом. К тому времени, как девочки легли, змея так и не нашлась.