Григорий Романов - Лыткаринский маньяк

Несовершеннолетний, вышку не дадут. Десятка – край.

Быстро так все в голове сложилось. Сейчас, думаю, я ему наручники расстегну, что б он протокол подписал. А как он руки протянет, выстрелю ему в лоб. Потом напишу рапорт, что он на меня напал. Кто с этой мразотой разбираться будет! Только перекрестятся все.

Сижу, кобуру потихоньку расстегиваю, взвожу курок. Патрон-то у меня всегда был дослан. Реально, никаких сомнений тогда не было. Только встал зачем-то, по кабинету пройтись. Как раз, прикидывал, в какую сторону его мозги разлетятся.

У меня в кабинете, на двери, висело зеркало. Прямо в рост. Так я и посмотрелся в него. Стою, волосы взъерошены, под глазами черные круги: сутки не спал. А в руке пистолет на взводе. Прямо, ангел мщения. Потом как-то повернулся, а отражение в зеркале осталось прямо стоять. Ясное дело, почудилось. Еще подвигался: нет, все верно отражает, не тормозит.

Обошел я парня еще раз, посмотрел и не стал брать грех на душу: Пускай бог наказывает мерзавца. А я бумаги дописал и домой, с суток отсыпаться.

– А кто маньяком-то был? Тот парень?

– Да ты не понял, что ли? Я им был. Я сам. Через три дня выяснилось, что парень не виноват. Знакомый их порешил из-за какой-то ерунды.

Начал я вспоминать наши «железные» доказательства, а там все белыми нитками шито. Отпечатки его в доме. Да, как им не быть, он ведь жил там! Показания соседей про мужчину в фуфайке… Да, была у пацана фуфайка, как у всех остальных на районе. С чего же взяли, что это он? Его признания, явка с повинной? Мне ли не знать, как их добывают! Как пелена с глаз упала. А главное, ведь я б его пристрелил!

Антон слушал, затаив дыхание. Ничего не произнес, но в глазах читалось ясно: Что ж тебя остановило?

– Дед-покойник уберег. Серафим Евграфыч, мой дед, по матери. Я его никогда не видел, только на фотографии. Одна единственная от него осталась. Стоит, в косоворотке и черном пиджаке. Красивый был мужик, чернявый, с закрученными усами. А спереди, слева, среди черной шевелюры белый клок. Седина или просто белые.

Его, в тридцатые, обвинили во вредительстве. Дело в три дня закончили и в расход. Родню заставили от него отречься. Бабка девичью фамилию вернула. А через год выяснилось – не при делах он был.

Сосед чего-то мутил, а когда почуял, что могут заподозрить, – написал донос на деда. От себя подозрения отвел.

А я, когда парня кругом обходил, смотрю: у него такой же клок на голове. Стрижка короткая, сразу не заметил. А теперь вижу – такое же пятно на том же месте. Молодой, а уже с сединой.

И тогда уж дед встал перед глазами. Не в зеркале, а так. Смотрит со своей желтой фотографии: Что, внучёк, и ты пальнешь? Давай, солдатик, нам не привыкать.

Вот, тогда и передумал. Да, получается, не сам, – покойник маньяка одолел. А сам бы я с ним не справился.

Теперь Антон подумал, что, может, и не зря здесь оказался. Возможно, даже выгоду получится извлечь. Мистику и маньяка он пропустил мимо ушей. А, вот дед, которого расстреляли в тридцатые… Самое оно!

В универе, на факультативе по истории, задали написать реферат. Про репрессии в тридцатые годы. И, желательно, что-нибудь биографичное, из семейной хроники. А у него в семейной хронике – ничего!

Бабушка до смерти Сталина боготворила. Говорила: никогда так хорошо не жили, как до войны. Прадед всю Отечественную прошел. Вроде и не хвалил те времена, но станет выпивать, первый тост за Генералиссимуса. По любому поводу, хоть день рождения чей.

Сначала за своего усатого кумира, а уж потом за именинника и всех остальных. Вот и пиши, что хочешь!

Что? Обошла беда стороной. И так бывает. А тут такая история: тридцатые, вредительство, донос…

Эх, Антоша! Молодо-зелено. Не про тридцатые его рассказ и не о сталинских репрессиях. Да, что с тебя, студента, взять…

– И как же вы дальше?

– Уволился к чертям. Маньяка я тогда победил, но он никуда не делся. Он и сейчас здесь, я его спиной чую. Злится, ждет реванша и дождется. Обязательно дождется. Но, только, теперь уж без меня.

– А как звали парня? – спросил Антон, чтобы только не заканчивать разговор.

– Как звали? Ни в чем не повинный человек его звали. У этого парня много имен. Тогда, вроде, Антоном был, как ты. Когда-то, вон, Серафимом звался. Кем он только не был, да суть всегда одна.

– Как же спастись от маньяка?

– Никак. Чудом. Жертва не может спастись сама, – только через своего мучителя, того, в кого маньяк вселился. Я же, вон, спасся. И парень, через меня, остался в живых. Может, и у других получится.

– А с дедом вашим что? – попытался вернуться к нужной теме Антон: Его реабилитировали, извинились?

Василий Иванович с интересом посмотрел на молодого:

– Студент, очнись! Ты в какой стране живешь? Извинились… с ног сбились, пока бежали с извиненьями.

Бабка всю жизнь запросы писала, что б хоть могилку его найти. А в ответ одни отписки: не проходит, не числится, не значится.

Деревенская была, наивная. Кто ж ему отдельную могилу выроет! Свалили в общую кучу, да заровняли. Или сожгли в противочумном институте. Пепел с навозом перекопали и на удобрения. Вот, такая реабилитация с ним вышла. Можно сказать, рекультивация. Хе-хе.

У нас реабилитируют одним макаром: признали невиновным, вот и радуйся, если жив остался. Здесь и награда тебе, и извинения, и компенсации.

«А на большее ты не рассчитывай» – пропел Василий Иванович.

Теперь уже Антон посмотрел на него с интересом. С остальными тут все было ясно. Люди на своем месте. А этот что здесь делает? Да, выглядит убого, несет пургу, но все равно очевидно: птица не из этой клетки.

Жутко неудобно было спросить, но, подобрав слова помягче, он решился:

– Скажите, почему вы так опустились? Ведь вы образованный человек. Что случилось с вами?

Василий Иванович молчал. Антон почувствовал, что уши у него горят: Не надо было спрашивать о таком. А теперь, хоть в землю провались! Всей камере было стыдно за него. Наступила неловкая пауза.

– Когда маньяк уходит, он что-то забирает с собой. Не знаю, как тебе объяснить. Наверное, интерес к собственной жизни. Все становится неважным и приходит покой. Как будто ты совершил свой подвиг, исполнил предназначение. А что дальше – до фонаря.

– А что-то оставляет? Маньяк?

Василий Иванович хитро прищурился:

– Оставляет. Вас, вон, с открытыми ртами! Хе-хе.

– Хорош подвиг, кого-то не пристрелить! – влез в диалог Копытин.

– А что, по-твоему, не потянет? У парня все сложилось. Женился, троих детей народил. Наверное, в память о тех, убитых. И назвал их почти так же.

Там три девчонки было: Вера, Надя и Люба. А у него две дочки, Надя с Любой. А третий сын, Василий. Не знаю, может, в честь меня назвал? Хе-хе.

Взрослые уже давно, у самих семьи. Когда их вижу, все думаю: а ведь я мог их всех, тогда, из табельного-то пистолета…