Александр Аввакумов - Поверженный Король

Абрамов внимательно посмотрел на Лобова и в какой-то миг заметил в его глазах слезы.

«Нашел я у тебя ахиллесову пяту», – подумал Виктор Николаевич.

Любовь к семье и детям, свойственная черта таких жестких людей, как Лобов. Абрамов решил сыграть именно на этих нотках его любви к семье. Он приказал отвести Лобова обратно в камеру. Дожимать его сегодня, как показывала практика, было бесполезно.

***

Хирург лежал на койке и тупо смотрел в угол камеры. Впервые, за долгие арестантские годы, он почувствовал себя не совсем уютно. Встреча его, со старым дворовым товарищем, что-то изменила в нем. В какой-то момент разговора с Виктором, вдруг неожиданно для него, ему так захотелось вернуться в это безмятежное детство, что он кое-как сдержал себя, чтобы не заплакать. Сейчас, находясь один в этой неуютной камере, он почему-то вновь, уже в который раз, подумал о своем детстве, о свободе. Он не видел город уже более пятнадцати лет. Сейчас, находясь в следственном изоляторе, он остро ощутил огромное желание увидеть город своего детства. Снова, как в далеком прошлом, пройтись по тихим и зеленым улочкам Адмиралтейской Слободы, окунуть руки в теплые воды Волги.

За дверью раздались шаги. Хирург невольно напрягся и посмотрел на дверь. Лобов вошел в камеру и, не обращая внимания на своего обидчика, взобрался на второй ярус. Судя по его внешнему виду, он был чем-то сильно озадачен и угнетен.

– Как, там наверху? – поинтересовался Хирург. – Наверное, весна пришла, птицы поют?

– Пошел ты на хрен со своими птицами! Мне бы твои заботы?

– Не хорошо грубить старшим, – назидательно, словно учитель, произнес Хирург. – Ты, похоже, плохо учишься, фраер. Пока научишься уважать, потеряешь много здоровья, в лучшем случае, а в худшем, тебя просто опустят ниже канализации.

– Слышишь, ты, Хирург хреновый? Не лезь ко мне с вопросами. Я не люблю этого! – произнес Лобов.

– Представь себе, мне лично наплевать на то, что ты любишь. Главное в жизни– чтобы тебя не полюбили мужчины. Ты понял меня? – произнес Хирург и отвернулся к стене.

В камере повисла тягучая тишина, прерываемая громкой капелью. Это подтекал кран умывальника. Тишину разорвала команда контролера. Хирург, молча, встал с койки и направился к двери. Контролер, гремя ключами, повел его на допрос к следователю. Лобов, проснувшись от шума закрываемой металлической двери, открыл глаза и уставился в потолок, стараясь понять, где он находится. Память медленно возвращала его к реальной действительности. Поняв это, он заскрипел зубами. Ему не верилось, что все хорошее, что было у него в последнее время, бесследно исчезло, за этими серыми бетонными стенами.

Он проанализировал свой первый разговор с Абрамовым и остался им вполне довольным. Единственно, что его пугало, это судьба его жены и малолетнего ребенка. Он, не верил, что Абрамов реально осуществит свою угрозу, посадит жену, а ребенка передаст в детский приют. Однако, подобного развития событий, он не исключал. Сейчас, лежа на панцирной сетке кровати, он на миг представил себе эту картину. Перед глазами Анатолия, предстала жена с красными заплаканными глазами. Она тянула к нему свои руки и ребенка. От этой, нерадостной для него картины, защемило сердце.

«Нужно что-то делать?» – подумал Лобов.

Он соскочил с койки и стал нервно шагать пол камере. Анатолий, который всегда учил своих подчиненных, не сдаваться и не выдавать своих друзей, сам оказался в тупиковой ситуации. Он отлично понимал, что у милиции нет на него практически ничего, что могло бы его привязать к совершенным им преступлениям. Однако, сто процентной уверенности в этом у него не было. Его, по-прежнему, беспокоила судьба его товарищей. Именно, только два этих человека, могли намертво привязать его к убийствам. Однако, судя по беседе с Абрамовым, он так не понял, какова их судьба. Его размышления были прерваны возвратом в камеру, Хирурга.

***

Хирург вошел в камеру и сел на лавку. Мельком взглянув на Лобова, который шагал по камере, он, улыбнулся:

– Сладенький! Похоже, твоих подельников привезли в Казань. Все опера носятся словно обкуренные.

Лобов на секунду остановился и взглянул на Хирурга.

– Откуда ты знаешь, что это мои подельники? Что, у них на лбу это написано?

– Я немного соображаю в этих делах. Ты ведь, насколько я понял, из Елабуги? И если опера не хотят их сажать к нам в хату, значит они твои подельники?

– Кто тебе сказал, что я из Елабуги? – задал ему вопрос Лобов. – Наверное, сорока на хвосте принесла?

– Почему сорока? Мне об этом контролер сказал, когда ты был на допросе. Ты, вообще-то, слышал когда-нибудь о тюремной почте? Если нет, то могу просветить. Ты еще на зону не «поднялся», а там уже все знают про тебя – где родился, где крестился. Вот тебя и встретят там, как «прокричат» о тебе в тюрьме. Хорошо скажут, хорошо и примут. Плохо скажут, будешь вечно в «обиженных» ходить.

Лобов остановился напротив Хирурга и посмотрел на него своим не добрым взглядом. Несмотря на то, что он не возлюбил этого человека сразу, но нужно было отдать ему должное, у него был громадный арестантский опыт, которого так не хватало сейчас ему. Анатолию не нравилось многое в этом человеке – его хамское отношение к нему, от которого он уже давно отвык, не прикрытое стремление стать паханом в камере. Это чувство обострилось, после того, когда этот уже не молодой человек, просто избил его в камере, а он не мог постоять за себя.

– Скажи, Хирург! Ты говоришь, привезли троих из Елабуги, кто они, ты случайно не знаешь?

– Откуда я могу знать? Да и зачем мне все это? Вы там «накосячили», вы и разбирайтесь с властями. Меня дня через два погонят отсюда в СИЗО, и я забуду о тебе, пока ты не поднимешься от сюда в изолятор. Вот, там я с тобой и поговорю о жизни.

– Ты, что, меня пугаешь? Мне плевать на тебя, Хирург. Может, ты и в авторитетах, там ходишь, только я тоже не из последних людей. Спроси об этом пацанов из 18 колонии. Они тебе расскажут, кто их грел там, за колючкой, кто им помогал деньгами и одеждой.

– Мне на них – три кучи! 18 колония – это «красная зона», и нормальных пацанов там нет. Ты понял меня?

– Причем «красная», «черная» зона? Что, там люди, что ли не сидят?

– Может там и сидят, но правят там – активисты. Нормальные бродяги этого бардака не потерпят. А, если терпят, то значит – не пацаны.

Хирург поднялся со скамейки и лег на свою койку. Лобов проводил его взглядом и сел за стол. Только сейчас, он начал понимать, что он делал до этого, было не совсем правильно по законам зоны. Теперь вся его дальнейшая жизнь, зависела только от этого человека, по кличке Хирург.

***

– Что, Гера, скажешь? – поинтересовался Абрамов у него. – Что, из себя, представляет этот Лобов? Готов к сотрудничеству или нет?