Алексей Макеев - Восьмая горизонталь

Лев Иванович чувствовал: что-то поляки недоговаривают. Нет, не врут, но… Уходят от темы, о чем-то умалчивают. Только ведь способ умалчивания, то, как человек чего-то избегает в разговоре, может сказать почти столько же, сколько правда.

Станислав подтвердил это смутное ощущение настороженной недоговоренности, возникшей у Гурова. Когда они вышли на улицу Гданьска, Крячко невесело сказал:

– Глаза-то у них бегали. Нет, я уверен, что об этой темной истории что-то известно. Хотя бы на уровне слухов. Но… Не желают они говорить на эту тему с нами. Что наводит на определенные размышления. Хорошо, что помогли хоть тем, что дали телефоны и адреса троих бойцов отряда, которые еще живы и сейчас в Гданьске. Посмотрим, что они скажут.

– Если захотят с нами разговаривать, – столь же хмуро отозвался Гуров. – А про «Свитезь» ты спрашивал?

– А как же. Утверждают, что им ничего о «Свитезе» неизвестно. В это я вполне могу поверить. О нем, вероятно, и в России мало кто располагал информацией. Что тогда, что сейчас. Зато мы узнали, кто командовал «Серыми братьями». Збигнев Невядовский, ему было сорок лет. Кадровый офицер Войска Польского. Тогда же он и погиб. Я думаю, что в разговоре с теми людьми, координаты которых мы получили, стоит упомянуть об их командире. Допустим, мы хотим написать о таком славном герое в своей книге. Кстати, давай еще раз уточним, что мы хотим узнать. Разговор-то придется вести опять-таки мне. А жаль, ты у нас признанный мастер психологической игры. К тому же обаятельный. Ты кого хочешь разговорить можешь. Как вообще мы организуем эту беседу? В гости напросимся ко всем трем по очереди? Правда, председатель отделения обещал позвонить каждому из них, предупредить о нашем визите и попросить помочь нам.

– Лучше бы пригласить всех троих в какой-нибудь ресторанчик. И устроить что-то вроде пресс-конференции. Зайдем к каждому по очереди, такие дела лучше решать при личной встрече, а не телефонным звонком. Уважительнее. И пригласим на вечер. Посидеть, немного выпить. Им – вспомнить славную молодость, нам – послушать. Ветераны обычно любят, когда ими интересуются, расспрашивают о былом. Задача у нас простейшая. На первый взгляд. Именно разговорить стариков. Узнать, что произошло с ними в феврале сорок пятого. Участвовал ли в разгроме их отряда «Свитезь». Я почти уверен, что без «Свитезя» не обошлось. О командире? Правильно, о командире их заговорить стоит. Какая, право, досада, что я не знаю польского языка!

Вскоре, однако, выяснилось, что сожаления полковника Гурова оказались преждевременными.

Одного из стариков просто не оказалось в Гданьске, он уехал к дочери в Краков. Второй, тезка Крячко, пан Станислав Черемский, узнав, что пришедшие к нему с визитом люди из России, отнесся к ним крайне нелюбезно, чуть ли не с лестницы спустил. Да, он сражался в рядах «Серых братьев». И до сей поры жалеет, что в те годы положил мало немцев и русских, которые стоили друг друга. Старчески бесцветные глаза Черемского посверкивали недоверчиво и ожесточенно, говорил он сквозь зубы, точно выплевывая презрительные слова в лица Гурову и Крячко. Какие уж тут расспросы!

– Что ж это вы так злопамятны, пан Станислав? – с грустью спросил старика Крячко.

– Поляки злопамятны, потому что ничего кроме зла они от русских не видели за всю свою историю! – напыщенно заявил ветеран НВС. – Тем более я не хочу говорить с вами о нашем командире, о Збышике. Командир, может быть, и не погиб, если бы не предательство. Не один я говорил тогда Невядовскому, что нельзя верить русскому и связываться с ними. А Збышек… Командир всегда был излишне доверчив. Да, мне звонили из отделения Союза, и сейчас повторю вам то, что уже сказал этим молокососам: я не желаю разговаривать с вами. А теперь немедленно покиньте мой дом! – Под конец его глаза буквально кипели от с трудом сдерживаемого бешенства.

Пришлось покинуть. Настораживали, однако, слова Черемского о некоем «предательстве», да еще и с упоминанием в этом контексте «русского». Это кого же?

По дороге к третьему и последнему из возможных собеседников, пану Яцеку Петецкому, Лев Иванович думал о словах старого поляка, о почти фанатичной ненависти, прозвучавшей в тоне Черемского. Что это: маниакальная неприязнь к России, сохранившаяся с тех еще лет и, возможно, даже возросшая?

Давно известно: когда не слишком умные, но честолюбивые и амбициозные люди терпят поражение в любой борьбе, они зачастую стараются убедить себя и других в том, что их предали. Появляется своего рода психологический сдвиг, измена приписывается всем и каждому. И если такая установка прогрессирует… Недалеко до подлинного помешательства. Особенно в пожилом возрасте.

Вовсе не обязательно искать причину любого провала и поражения в предательстве. Бывает, конечно… Вон, из двенадцати апостолов и то один оказался сволочью, а ведь отбирал их не кто-нибудь, а… Но все же гораздо чаще всему виной становится недостаток опыта, некомпетентность, самоуверенность и переоценка собственных сил, обычная дурость. И, не в последнюю очередь, невезение. А вопрос «Что такое не везет и как с ним бороться?» относится к категории вечных и неразрешимых.

Все так. Но Гуров чувствовал, что в данном случае за грубыми и даже злобными словами Черемского стоит нечто большее, чем предельно обострившаяся с возрастом подозрительность и застарелая русофобия, которая в Польше – увы! – не редкость.

Да, Черемский отнесся к ним с ярко выраженной неприязнью, но и сам показался Льву Ивановичу человеком очень неприятным. Крячко шел рядом с Гуровым и мрачно бормотал что-то себе под нос. Ему встреча с Черемским тоже подпортила настроение. Последний из троих ветеранов проживал совсем неподалеку, только за угол с Варшавского проспекта повернуть.

«Что будем делать, если и пан Петецкий пошлет нас куда подальше? Двинемся в Краков?» – невесело размышлял Гуров.

Но третья попытка оказалась удачной. Дверь небольшого домика на улице Костюшко открыл высокий и сутулый мертвенно-бледный старик. Он был очень тощ – кожа да кости. Кисти длинных рук высовывались из манжет белой рубашки. На коричневой морщинистой шее болтался галстук. Голова старика была совершенно лысой, лишь над оттопыренными ушами, словно рожки, приподнимались кустики седых волос. На худом лице выделялись длинные вислые усы желтоватого цвета – очевидно, что их хозяин много курил. Вот и сейчас его правая рука сжимала дымящуюся трубку. Взгляд серых глаз, прятавшихся глубоко в глазницах под густыми белыми бровями, был пристальным и, пожалуй, доброжелательным.

«Не похоже, чтобы он вышвырнул нас с порога, точно нашкодивших котят, как сделал его бывший соратник», – подумал Лев Иванович, слушая, как Станислав представляется хозяину и объясняет ему, чего они добиваются.