Николай Леонов - Пять минут до расплаты

Женщина замолчала и сосредоточилась на сигарете. Затяжка, еще одна, еще – пока огонек не подобрался к фильтру. Спесивцева потушила сигарету в крохотной пепельнице и подняла совершенно пустые глаза на Гурова. За считаные минуты милая и цветущая женщина постарела на десяток лет, а может, и на целую жизнь.

– Если бы я могла убить Тима, я бы убила, – тихо сказала она. – Но я не сумела отыскать в себе хоть каплю мужества. Другие несчастные совершили то, что было предначертано этому страшному зверю.

– Вы считаете, что Тимофея убили люди, знавшие его, – очнулся Гуров, выслушавший исповедь несчастной женщины. То, о чем говорила бывшая жена Зеленского, не поразило его. Полковник уже давно мало чему удивлялся. Однако откровения Светланы Анатольевны добавили весомую порцию к уже накопившейся в душе неприязни к убитому. Слишком уж много грязи являлось на свет!

– Может быть, – безразлично ответила женщина. – Когда человек сеет вокруг себя грязь и ненависть, обязательно найдется тот, кто попытается очиститься сам и очистить других.

– Еще раз простите, Светлана Анатольевна, что я заставил вас вспомнить прошлые ужасы, – извинился перед женщиной Гуров. – Но я был вынужден это сделать. Если можно, еще один вопрос. Расскажите, пожалуйста, о родителях Тима.

– Его родители? – удивленно подняла брови Спесивцева. – Вопрос, конечно, интересный…

Она задумалась, и горькая усмешка скривила ей рот. Тонкие ухоженные и дрожащие пальцы потянули из пачки очередную сигарету. Гуров следил, как фильтр сигареты коснулся губ, как язычок пламени зажигалки скрутил в пепел коричнево-зеленые ворсинки табака, как тонкая струйка дыма потянулась к потолку, расплываясь и тая. Он не торопил женщину.

– Его отца, Олега Эдуардовича, знают многие. И представьте, он на самом деле такой, каким его видят и слышат. Это человек дела – энергичный и целеустремленный, несмотря на возраст. Шумный? Да! Скандальный? Конечно! Непримиримый и пробивной? Безусловно! – Спесивцева говорила, словно рубила. Но вдруг она сбавила тон: – А знаете, что скрывается за всей этой мощью и громкоголосием? Он безумно любит своих близких! Вот, пожалуй, то главное, для чего он живет. Если бы вы видели его радостное и живое лицо на нашей с Тимом свадьбе! И, не дай бог кому быть таким расстроенным, когда я уходила от его сына. Он заложник семьи – по-другому этого человека охарактеризовать нельзя.

– А мать Тимофея? – спросил Лев Иванович. Он видел, что к этой теме Светлана Анатольевна переходить не торопится.

– Она сумасшедшая, – коротко и неожиданно выдала Светлана Анатольевна, словно выстрелила.

Гуров на короткое время опешил от такого сюрприза, но быстро справился с собой. Он не задавал вопросов и только слушал.

– Вы можете подозревать меня в обычной неприязни снохи к свекрови или в предвзятом отношении из-за ненависти к ее сыну. Но я, как говорят, находясь в здравом уме, заявляю, что эта женщина сумасшедшая и садистка, – твердо сказала Спесивцева. – И в том, что происходит… вернее, происходило с ее сыном, виновата только она одна.

– Почему вы так думаете? – вопросительно посмотрел на собеседницу Гуров. – Это более чем серьезное, даже жестокое обвинение.

– Тим очень долго не знакомил меня со своими родителями. Все переносил и переносил это событие, мотивируя занятостью отца, болезнью матери… Собственно, мне было все равно. Для меня существовал только он – единственный и любимый, – горько усмехнулась Спесивцева. – Уже был назначен день свадьбы, когда он, наконец, привез меня знакомиться в их дом на Фрунзенской набережной. Олег Эдуардович, увидев меня, буквально расцвел. Не знал, куда усадить, как за мной ухаживать. Зато мать Тима, Лариса Филипповна, я на первых порах звала ее в шутку Настасьей Филипповной – помните «Идиота» Достоевского – за весь вечер не проронила буквально ни слова. Только редкие «да» или «нет». И я лишь ощущала на себе ее неприязненный и жгущий взгляд. Конечно, мне это было неприятно, но я все списала на обычную материнскую ревность. Решила, что время все поставит на место. Как говорится, стерпится – слюбится. Тем более что жить мы вместе с ними не собирались.

Спесивцева очередной раз потянулась к пачке «Мальборо». Гуров едва сдержался, чтобы не попросить у нее сигарету и не закурить самому, однако вытерпел и не стал этого делать.

– Однажды, месяца через два, может, чуть больше – в то время до крайностей и сумасшествия дело не доходило и все ограничивалось исчезновениями и пьянками, – когда еще мне казалось, что можно что-то исправить, я поехала к родителям Тима. Хотела поговорить, посоветоваться. Дура! – Светлана Анатольевна со злостью затушила недокуренную сигарету. – Эта особа меня просто выгнала, сказав, что не желает разговаривать со мной. Не хватило глупой девчонке ежесубботних встреч, чтобы понять, что ничего измениться не может. На этих посиделках мне была предназначена роль бессловесной куклы. Тим сразу предупредил, чтобы я молчала и не произносила лишнего слова, что его мать не терпит пустой болтовни. Субботние встречи были похожи на раут у английской королевы. Все по регламенту – чай, бисквитное печенье, разговоры о погоде и чуть-чуть о политике. И Олег Эдуардович и эта… не могли не заметить происходивших со мной перемен. За считаные недели из счастливой невесты я превратилась в затравленного зверька. И они видели это, но каждый реагировал по-своему. Олег Эдуардович становился все более замкнутым и хмурым. Однажды в прихожей, когда рядом не было ни Тима, ни его матери, он, глядя мимо меня, негромко и не к месту сказал: «Я думал, все будет иначе. Думал, изменится…»

– А Лариса Филипповна? – спросил Лев Иванович, пытаясь прервать молчание, овладевшее Спесивцевой, и отвлечь ее от горьких воспоминаний. Пустые глаза женщины смотрели сквозь Гурова. Он повторил: – Так что же Лариса Филипповна?

– А она расцветала. Вы не поверите, но это было именно так, – усмехнулась Светлана Анатольевна. – Чем хуже было мне, тем счастливее становилась эта женщина. Будто энергия, может – сама жизнь – через садиста-сына, глумившегося надо мной, уничтожавшего душу и тело, переходила ей. Она словно бы помолодела, скинула десяток лет, стала живее и веселее. Эта женщина – вампир, зверь, пожирающий всех, ее окружающих. Не ищите людей, которые убили Тимофея. Они лишь орудие неизбежного. Эта ведьма сама уничтожила, сожрала, растерзала своего сына. И еще попомните мое слово, что следующей жертвой будет ее муж.

На глаза Спесивцевой неожиданно навернулись слезы. Она вскочила с кресла, отвернулась и шагнула к окну. Из сумочки, стоящей на подоконнике, Светлана Анатольевна достала платок и приложила его к глазам. Гуров сидел и молча смотрел в спину несчастной женщины. Ему нечего было сказать ей, и от этого он чувствовал себя неловко.