Александра Маринина - Шестерки умирают первыми

– Немедленно слезай, – испуганно зашипел он, – ты же упадешь и расшибешься.

– Не упаду, – невозмутимо ответила она. – У меня хороший баланс, я никогда не теряю равновесия.

– Слезай, я тебе говорю, – рассердился Платонов. – Я сам белье повешу.

Он протянул руки, осторожно снял Киру и аккуратно поставил на кафельный пол. На какое-то мгновение они оказались слишком близко друг к другу, и Платонов снова увидел знакомую вспышку загадочного пламени в глубине ее глаз. Он замер, подумав, что уж тут-то ему от поцелуя не отвертеться, но в ту же секунду Кира, едва заметно качнувшись ему навстречу, мягко отстранилась и отступила назад.

– Развешивай белье, а я пойду готовить ужин, – с легкой улыбкой сказала она, выходя из ванной.

Поздно вечером, перед тем как идти спать, Кира напомнила ему, что завтра суббота.

– Мне нужно везти продукты родителям. Ты подумай, в какое время я тебе не буду нужна, и я быстренько съезжу. Если хочешь, сделаем, как в прошлый раз. Я уеду поздно вечером в субботу, а вернусь в воскресенье первой электричкой.

– Я не хочу, чтобы ты ездила поздно вечером, – возразил Платонов. – Кругом полно всякой пьяни и хулиганов. И потом, ты же слышала, как по телевизору рассказывают об убийце, разгуливающем по Подмосковью.

– Ну и что ты предлагаешь? Не ездить я не могу, а уж когда мне ехать – решай сам.

– Может быть, завтра с утра? – предложил он. – И после обеда – обратно, чтобы вернуться засветло.

– Я тебе не нужна завтра?

– Кира, милая моя, ты мне нужна постоянно, – улыбнулся Дмитрий. – Но я же не могу заставить твоих престарелых родителей умирать с голоду из-за этого.

– Хорошо, так и решим. Завтра с утра я поеду и к вечеру вернусь.

Лежа на раскладушке в кухне, Платонов привычно прислушивался к доносящимся из комнаты звукам. Вот Кира раскладывает диван, стелет постель. Шорох газет – Кира убирает их с журнального столика, интересно, куда? Платонов насчитал четыре шага, значит, если он правильно помнит расстановку мебели в комнате, газеты перекочевали на полку под телевизором. Мягкий щелчок – она зажгла светильник над диваном, снова шаги и щелчок более громкий – выключила верхний свет. Еще один еле слышный стук – пластмассовая пуговица шелкового халатика, небрежно брошенного на кресло, стукнула о полированную поверхность подлокотника. Вздох пружин. Шелест переворачиваемых страниц – Кира любила читать перед сном.

Прислушиваясь к Кире и представляя мысленно все ее движения, Платонов вдруг почувствовал острую тоску по жене, Валентине. И дело было вовсе не в том, что ему захотелось близости с женщиной, нет, напротив, близости ему не хотелось совсем, слишком в сложной и тревожной ситуации он оказался, чтобы тосковать по сексу. Просто он был очень привязан к жене, ценил ее, дружил с ней и, расставаясь, обычно очень скоро начинал скучать. Да, он любил Алену Русанову, он испытывал одновременно нежность и восторг, обнимая ее, но почему-то никогда по ней не скучал и без нее не тосковал. Он не задумывался над объяснениями такого феномена, просто принимал его – и все.

После посещения Совинцентра Настя разыскала эксперта Олега Зубова, вечно хмурого, всегда чем-нибудь недовольного и постоянно жалующегося на здоровье. Впрочем, все прекрасно знали, что на настроение Олега внимания можно не обращать, потому что оно всегда плохое, а экспертом он был первоклассным, и что самое главное – работу свою любил и делать ее не ленился.

Зубова Настя застала с огромной дымящейся кружкой в одной руке и безразмерным бутербродом – в другой. Он сидел в низеньком кресле, вытянув непомерной длины ноги и расслабленно прикрыв глаза.

– Тебя можно отвлечь? – робко спросила Настя, подходя к Зубову и стараясь не споткнуться о его ноги.

– Нельзя, – буркнул тот сквозь зубы, продолжая медленно жевать бутерброд. – Я после суток, меня нет.

Настя бросила взгляд на часы – половина пятого. Суточное дежурство заканчивается в десять утра, и если Олег до сих пор не ушел домой, то можно представить, как сильно он устал.

– Ты собираешься уходить?

– Уйдешь с вами, – снова процедил он, слегка пошевелив вытянутыми ногами, что, по-видимому, должно было обозначать страстное намерение уйти отсюда, которому осуществиться не дают плохие мальчики-милиционеры. – Развели бандитов и воров, понимаешь ли, а потом честному эксперту продыху нет. Ты чего пришла?

– В любви объясняться буду.

Олег вяло приоткрыл один глаз, откусил от полуметрового бутерброда изрядный кусок и снова начал медленный процесс пережевывания пищи с закрытыми глазами.

– Начинай, – изрек он через некоторое время.

– Олеженька, ласточка моя, ягодка моя красненькая пупырчатая, – начала Настя вдохновенно, ибо знала, что от нее требуется только одно – разбудить эксперта.

– Какая ягодка?

Зубов быстро открыл оба глаза и приподнял голову, при этом на его длинном лошадином лице мелькнул неприкрытый интерес.

– Пупырчатая, – громко и внятно повторила Настя.

– Почему?

Он подтянул ноги и согнул их в коленях.

– Потому что самые вкусные ягоды всегда в пупырышек, – объяснила Настя. – Клубника, малина, ежевика, шелковица. Понял?

– Не понял, но зато проснулся.

Олег помотал головой и сделал большой глоток горячего крепкого чая. Настя знала это состояние тяжелой сонной одури, которое наступает после суточного дежурства, если вовремя не лечь спать.

– Так чего надо-то?

– Бумажку с номером банковского счета, которая проходит по убийству Агаева.

– Губы раскатала! – фыркнул Зубов. – Она у следователя.

– Олежка, при чем тут следователь, у тебя же наверняка и копия заключения осталась, и фотография.

– Дать, что ли?

– Ага.

– Не «ага», а дайте, пожалуйста, господин Зубов. Через буфет.

– Что тебе принести? – с готовностью спросила она. Манера эксперта все одолжения оказывать «через буфет» была хорошо известна в МУРе. При этом все знали, что дорогого подношения Олег не потребует никогда, а если принести – не возьмет. Для него важен был сам факт маленького пищевого подарка как знак уважения и признания того, что эксперт оказывает услугу, а не делает то, что и без того обязан делать. Почему-то мысль об оказании услуги грела Зубова, но к этому все давно привыкли и рассматривали некоторую странность его характера как нечто неизбежное, вроде причуды гения.

– Пачку печенья. Финского, – уточнил он.

Через пятнадцать минут Настя вернулась, неся в руках синюю тубообразную упаковку с финским печеньем. На столе перед экспертом уже лежала копия заключения и фотографии полоски белой бумаги с написанными на ней цифрами и буквами. Фотографий было две – в реальном масштабе и увеличенная в два раза.