Донна Леон - Гибель веры

— Не беспокойся, Гвидо. Я не сделаю ничего незаконного. Но я его накажу, а если понадобится, уничтожу.

Паола видела — он поражен, но это проходит и он принимает то, что она сделает, как сказала.

— Извини, я все время забываю, что ты не терпишь мелодрамы. — Посмотрела на часы, потом опять на него. — Поздно, я говорила тебе, а у меня с утра занятия.

И, оставив его в кабинете, Паола направилась по коридору к их спальне.

Брунетти обычно спал крепко, но в эту ночь его все время будили сны — сны про животных. Он видел львов, черепах, а у одной особенно гротескной твари была длинная борода и лысина. Колокола Сан-Поло отсчитывали ему час за часом, составляя компанию в долгой ночи. В пять часов к нему пришло осознание, что Мария Теста должна выздороветь и заговорить, и как только он это увидел, соскользнул в такой мирный сон без сновидений, что даже шумное отбытие Паолы его не разбудило.

Проснулся он незадолго до девяти и провел минут двадцать, валяясь в постели, планируя и напрасно пытаясь скрыть от себя, что Мария подвергается всем сопровождающим воскрешение рискам. Желание привести планы в действие стало так сильно, что он наконец поднялся, принял душ, оделся, вышел на улицу и направился в квестуру. Оттуда позвонил главе неврологического отделения Оспедале-Чивиле и получил от него первый отбой: врач настаивал — Марию Тесту ни при каких обстоятельствах нельзя перемещать. Состояние ее все еще очень нестабильное, и рискованно ее беспокоить. Долгая история сражений с системой здравоохранения подсказывала ему более реалистическое объяснение: все, кто в штате, не хотят, чтобы их беспокоили чем-то, что они считают несущественным. Спорить, он это знал, бесполезно.

Позвал Вьянелло к себе в кабинет и стал излагать свой план.

— Все, что мы сделаем, — заключил он, — завтра утром опубликуем историю в «Газеттино» и сообщим, что Мария выходит из комы. Знаете, как они любят истории подобного рода — «с края могилы» и все такое. И тогда, — кто бы там ни был в машине, если они поверят, что Мария поправляется и может говорить, то попытаются еще раз.

Вьянелло смотрел на Брунетти так, будто увидел в его лице что-то новое, но ничего не сказал.

— Ну? — настаивал Брунетти.

— Не рано ли этой истории появляться завтра поутру?

Комиссар поглядел на часы.

— Да нет, как раз вовремя.

Кажется, Вьянелло чем-то недоволен.

— Что не так? — осведомился Брунетти.

— Мне не нравится идея — это значит подвергать ее еще большему риску, — наконец ответил сержант, — использовать ее как приманку.

— Я же говорю — кто-нибудь будет в палате.

— Комиссар… — начал Вьянелло. Брунетти тут же насторожился, как всегда, когда Вьянелло обращался к нему по званию и таким терпеливым тоном. — …кто-нибудь в больнице должен знать, что происходит.

— Конечно.

— Ну и?…

— Что «ну и»? — рявкнул Брунетти.

Он все это уже обдумывал, так что реакция на вопрос Вьянелло не более чем отражение своей же неуверенности.

— Это рискованно, люди болтают. Надо просто спуститься в бар на нижнем этаже и начать о ней спрашивать. Кто-нибудь — ординатор, нянька, даже врач — обязательно поведает, что у нее в палате охранник.

— Тогда не будем говорить им, что это охранник. Скажем, что охрану сняли. Или что это родственники.

— Или члены ордена, — предложил Вьянелло ровным голосом.

Брунетти не понял — не сарказм ли это?

— В больнице никто не знает, что она монахиня, — сказал Брунетти, хотя серьезно сомневался в этом.

— Рад бы поверить.

— Что это значит, сержант?

— Больницы маленькие, секрет долго хранить невозможно. Думаю, мы должны принять, что они знают, кто она такая.

После того как Брунетти услышал от Вьянелло слово «приманка», ему не хотелось признавать, что именно так он хотел ее использовать. Устав слушать, как Вьянелло озвучивает неуверенность и возражения, которые он все утро пытался отмести или минимизировать, Брунетти спросил:

— Вы отвечаете за расписание дежурств на этой неделе?

— Да, синьор.

— Хорошо. Тогда продолжайте назначать смены в больнице, но пусть охранники переместятся в палату. — Вспомнил Альвизе с его комиксами. — Скажите им, что палату покидать нельзя, ни по какой причине, только если найдут санитарку, чтобы побыла при ней, пока они ходят. И запишите меня на одну смену: начиная с сегодняшнего вечера — с полуночи до восьми утра.

— Да, синьор. — Вьянелло встал.

Брунетти посмотрел на бумаги у себя на столе, но сержант не уходил…

— Одна из странностей этого курса упражнений… — начал он, ожидая, чтобы Брунетти посмотрел на него, тот посмотрел, — в том, что я меньше стал нуждаться в сне. Так что могу поделить с вами это дежурство, если хотите. Тогда нужны только двое полицейских на две другие смены и гораздо легче изменить часы работы.

Брунетти поблагодарил улыбкой, спросил:

— Вы хотите с начала смены?

— Ладно, — согласился Вьянелло. — Я только надеюсь, что это не затянется надолго.

— Вы вроде сказали, что вам нужно меньше спать?

— Мне — да. Но Наде это не понравится.

И Паоле не понравится, сообразил Брунетти.

Вьянелло встал и сделал движение правой рукой: то ли лениво отдал честь, то ли подал знак одного соучастника другому — определить невозможно.

Сержант ушел вниз — надо составить расписание и сообщить синьорине Элеттре, чтобы позвонила в «Газеттино», — Брунетти решил еще сильнее замутить воду. Позвонил в дом престарелых Сан-Леонардо и оставил сообщение матери-настоятельнице: Мария Теста (он настойчиво использовал ее имя) в Оспедале-Чивиле выздоравливает и надеется, что когда-нибудь мать-настоятельница ее посетит, может быть даже на следующей неделе. Прежде чем повесить трубку, попросил монахиню, с которой говорил, передать это и доктору Мессини. Набрал номер штаб-квартиры и был удивлен, нарвавшись на автоответчик. Оставил примерно такое же сообщение падре Пио. Подумывал о том, чтобы позвонить и графине Кривони, и синьорине Лерини, но решил, что они узнают новости о сестре Иммаколате из газеты.

Когда Брунетти пришел в кабинет синьорины Элеттры, она посмотрела на него, но не улыбнулась, как обычно.

— Что-то не так, синьорина?

Вместо ответа она показала на картонную папку на столе.

— Не так с падре Пио Кавалетти, Dottore.

— Что, совсем плохо? — Что значит «совсем» — он и сам понятия не имел.

— Прочитайте, сами узнаете.

Брунетти взял тоненькую папку и с интересом открыл: фотокопии трех документов. Первый — письмо из офиса Объединенного швейцарского банка в Лугано «синьору Пио Кавалетти», состоящее из одной фразы, второй — письмо, адресованное «падре Пио», написано рукой, трясущейся от болезни или старости, если не от того и другого сразу, третий — с уже знакомым гербом патриарха Венеции.