Донна Леон - Гибель веры

Кроме этого, за ночь ничего не случилось. Та же санитарка пришла в шесть, — Брунетти стоял у стены, чтобы не заснуть.

Без двадцати восемь пришел служащий Гравини, в джинсах, плаще и резиновых сапогах. Даже раньше, чем пожелать доброго утра, он объяснил:

— Сержант Вьянелло не велел нам приходить в форме, синьор.

— Да, знаю, Гравини, все нормально.

Единственное окно палаты выходило в крытый переход — какая погода?

— Там очень плохо? — спросил он.

— Льет, синьор. Похоже, до пятницы так и будет.

Брунетти взял плащ, надел, сожалея, что сам ночью не надел сапоги. Надеялся заскочить домой и принять душ, прежде чем идти в управление, но безумие идти на другой конец города, когда он так близко к своему офису. Кроме того, несколько чашек кофе тоже сойдут.

Оказалось, что не сойдут, и к тому времени, как добрался до работы, он был раздражен и готов к неприятностям. Они и начались через несколько часов: позвонил вице-квесторе и велел прийти к нему в кабинет.

Синьорины Элеттры за столом нет… Брунетти прошел в кабинет Патты без тех предупреждений, которые она обычно делала. Этим утром, невыспавшийся, с песком в глазах, с полным желудком кофе, он совершенно не интересовался, предупредили его или нет.

— У меня был встревоживший меня разговор с моим лейтенантом, — начал Патта без предисловий.

В любое другое время Брунетти получил бы тихое сардоническое удовлетворение от случайного признания Патты в том, что и так знала вся квестура: лейтенант Скарпа — креатура Патты. Но в это утро он так отуплен сонливостью — просто отметил притяжательное местоимение.

— Вы меня слышали, Брунетти? — спросил Патта.

— Да, синьор. Но мне трудно представить, что могло встревожить лейтенанта.

Патта откинулся в кресле.

— Например, ваше поведение, — парировал он.

— Какая именно часть моего поведения, синьор?

Брунетти заметил, что вице-квесторе теряет загар и терпение.

— Тот крестовый поход, который вы затеваете против святой матери церкви, например. — И Патта остановился, видимо чтобы самому переварить некоторую преувеличенность заявления.

— Конкретнее, синьор? — переспросил Брунетти, потирая ладонью челюсть и обнаруживая пятно, которое не добрил электробритвой, припасенной у него в столе.

— Ваши преследования людей в облачении. Непростительное поведение по отношению к матери-настоятельнице ордена Святого Креста. — Опять умолк, как бы ожидая — пусть серьезность обвинений дойдет до адресата.

— А то, что я расспрашивал про «Опус Деи»? Это тоже было в списке лейтенанта Скарпа?

— Кто вам об этом сказал?

— Я решил, что раз лейтенант составляет общий список моих выходок, то и эта, конечно, должна там быть. Особенно если, в чем я уверен, приказы ему поступают из самого «Опус Деи».

Патта хлопнул ладонью по столу:

— Лейтенант Скарпа получает приказы от меня, комиссар.

— Должен ли я понимать так, что вы тоже состоите в ордене?

Патта придвинул кресло поближе к столу и перегнулся вперед к Брунетти:

— Комиссар, мне не кажется, что здесь вы задаете вопросы.

Брунетти пожал плечами.

— Вы меня слушаете, комиссар Брунетти?

— Да, синьор. — К своему удивлению, Брунетти не старался сделать свой голос ровным и спокойным. Ему нет дела до этого, он вдруг почувствовал себя независимым от Патты и Скарпы.

— На вас были жалобы, комиссар, по разным поводам. Настоятель ордена Святого Креста звонил, чтобы обжаловать ваше обращение с членами его ордена. Далее, он сказал, что вы скрываете члена его ордена.

— Скрываю?

— Что ее забрали в больницу, она теперь в сознании и несомненно начинает распространять слухи про орден. Правда это?

— Да.

— И вы знаете, где она?

— Вы же только что сказали — в больнице.

— Где вы ее посещаете и не позволяете этого другим?

— Где она под защитой полиции.

— Защита полиции? — повторил Патта таким голосом, что Брунетти побоялся — услышат на нижних этажах. — А кто установил эту защиту? Почему нет упоминаний в списках дежурств?

— Вы видели списки, синьор?

— Не ваше дело, кто их видел, Брунетти. Вы только скажите мне, почему там не указано ее имя.

— Там записано — «Надзор».

И снова Патта прорычал эхом за Брунетти:

— Целыми днями полицейские сидят в больнице, ничего не делают, а вы нагло пишете «Надзор»?

Брунетти не стал спрашивать Патту, не сменить ли формулировку и не записать ли «Охрана», а выбрал более мудрый путь — молчание.

— А кто там сейчас? — вопросил Патта.

— Гравини.

— Ну так гони его оттуда! У полиции в этом городе есть дела поважнее, чем сидеть у палаты беглой монахини, которая попала в больницу.

— Я считаю, что она в опасности, синьор.

Патта яростно махнул рукой:

— Знать ничего не хочу об опасности! Мне плевать, если она в опасности! Если она годится, чтобы выйти из-под защиты святой матери церкви, то должна быть готова и отвечать за себя в том мире, куда так стремилась войти. — Увидел, что Брунетти готов возразить, и повысил голос: — Чтобы Гравини через десять минут не было в больнице — вернуть его в караулку!

Снова Брунетти попытался объяснить, но Патта оборвал его:

— Никаких полицейских чтобы там не было, около этой палаты! Если будут, если кто-то пойдет туда, — тут же будут освобождены от своих обязанностей! — Патта еще дальше перегнулся через стол и угрожающе добавил: — И то же будет с тем, кто их туда направляет. Понятно, комиссар?

— Да, синьор.

— И держитесь подальше от членов ордена Святого Креста. Настоятель не ждет от вас извинений, хотя я думаю, что это неслыханно — после того, что я слышал о вашем поведении.

Комиссар знал Патту в этой струе, хотя никогда не видел его столь выбитым из колеи. Пока тот продолжал говорить, накручивая свой гнев, Брунетти отвлекся — принялся вычислять причину такого сверхнормативного поведения. Единственное подходящее объяснение — страх. Если Патта — член «Опус Деи», его реакция была бы не сильнее раздражения, он достаточно навидался Патты, чтобы понимать, что в данном случае тут что-то совсем другое и гораздо сильнее. Значит, страх.

Голос Патты призвал его обратно:

— Вы поняли, Брунетти?

— Да, синьор. — Брунетти встал. — Я позвоню Гравини. — И двинулся к двери.

— Если пошлете кого-то еще туда, Брунетти, — вам конец. Вы поняли?

— Да, синьор, понял, — сказал он.

Патта ничего не сказал о пребывании там в свободное время, хотя для Брунетти разницы не было.

Он позвонил в больницу со стола синьорины Элеттры и попросил к телефону Гравини. Несколько раз ему передавали отказы Гравини покинуть комнату, хотя Брунетти сказал тому, с кем разговаривал, что это приказ комиссара. Наконец, больше чем через пять минут, Гравини подошел к телефону. Первое же, что он сказал, было: