Василий Добрынин - Что такое ППС? (Хроника смутного времени)

— Кто знает. Может быть…

— Ну, ладно — хмыкнул Славик, — а еще есть? — взял он с торпеды, пачку «Мальборо».

— Бери.

— Ну, в общем, приезжай!

***

— А ну-ка повтори, — навис Альфред Петрович.

Китайский столик у него, для собеседников, или японский. Перламутровый, красивый, темный, и при этом — очень низкий. И получается, что каждый, слушая хозяина, или глаза дерет наверх, или, если гордый, — замечает, что дышать приходится в живот ему, или чуть ниже.

— Напомни, сколько до границы от складов?

— Да километра три — с натягом… Я лично осмотрю: нормально все — даем машины, грузим и — вперед.

— Полями?

— Да. Там час пешком, или поменьше, и — Марьяновка уже; Малиновые зори, — Федерация, — не Украина. И все кругом — свои! За водкой так, полями ходят. Посторонних нет.

— И на лицензию плюем, как лишний «головняк»?

— Плюем! И экономим.

— Ты понимаешь, что все это значит?

— Понимаю… — неуверенно сказал Виталик. Очень уж внимательно смотрел в глаза Альфред Петрович. И что-то важное прокручивал в уме.

— Кури, Виталик, покури, подумать надо.

Виталик покурил. А шеф подумал. В кресле, а не так: живот в лицо Виталика. Шеф не менял лица. Как маршал, у которого два отпечатка на лице: спокойствие и гнев — и все. Одно из двух…

— Идея, — издали, из-за стола, сказал тот, наконец — недурна! Вполне, как говорится, молодец! Но, не забудь — слегка подался он вперед, — твоя! И за базар, как говорится, — отвечать тебе! Все, решено! Ты понял?

Гроза, прохладной сыростью, дохнула из глубин. «Под трибунал!» — распорядился маршал Жуков. Что означало это, в сорок первом? Холод пробежал по телу. Смерть — означало. По воле тех, с кем только что, мог выпить водки, мог выполнить, или отдать приказ.

Славик, с жезлом на отвесе, ноги разминал. Вдоль, по обочине: туда — сюда. Разглядывал, не торопясь, участников движения, и думал. Слова из фильма вспоминал: давным-давно смотрел в кинотеатре, с девушкой: «Не имей сто рублей — это мало; не имей сто друзей — слишком много. Имей тысячу рублей, и одного друга!» Истину ведь говорил, матерюга крутой — преступник и взяткодатель, изобличенный и севший после. А Славик и этот, — который народным не назовешь, — вариант переделал. «Пятьсот, только баксами, ну а друзей — лучше с баксами!»

Виталик, только попрощался с ним. Поехал в «дурку», с «Суперами», на склады. Но, как и обещал, — оставил Славику «на «Мальборо». И свежие штрихи к картине жизни…

Жизнь шла. По трассе шел автобус, в сторону границы. Славик знал, зачем, куда этот спешит. Такие примелькались, как друзья, которым нечего сказать, и ничего с них не возьмешь. И поднял жезл:

— Добрый день! Инспектор ДПС, старший лейтенант…

— Угу, — в хорошем, добром настроении, читал он документы, — Вы, значит, в Москву?

— Ну, да, — косил глазами на путевку, пряча удивление, водитель.

— На вывоз, запрещенного, есть, что-нибудь?

— Наркотики, оружие?

— Не только. Товары, что подпадают под лицензию.

— Смеетесь? — хлопнул себя по карманам, и, глядя в салон, рассмеялся водитель, — Зачем? Мы же на ввоз. Мы рынок наполняем, а не наоборот!

— В Лужники?

— Нет, у них свое. Вьетнамский оптовый торговый центр.

— Хороший?

— Да весь рынок наш — оттуда.

— Я видел. А что за товар?

— Поначалу — одежду возили. Теперь, уже — все. Электроника тоже…

— А нам бы договориться? Телевизор мне нужен, маленький …

— Ну, а чего бы — договоримся... — помялся водитель, — Но только, поймите, — за деньги. Со скидкой, конечно, но... Мы ведь не нарушаем и ничего вам платить не должны. Мы ввозим.

— Ну, потом! — согласился инспектор, отдал документы, — Подумаю…

«А если бы Виталик…» — прикинул он на своем месте друга. Легко, не думая, Славик говорил с ним показушно. На самом деле, — думал. Виталик побуждал к мозгам серьезно относиться. «Устроены мы, — стал по-другому Славик размышлять, — не так... Неумно! Отсюда, — ничего. Оттуда, — все вези, что сможешь закупить! С той стороны и пост, — обычный пост ГАИ. Лицензия им — на фиг! Нет там запретов, никаких, на вывоз. С таких оборотов? Глупо!».

«Икарусы» — под завязку набитые, — «Чемоданы», — как их называли в народе, катали без устали, как человек, трудящийся во благо близких. Вся страна, и живущие в ней иностранцы, крутились как белки, искали работы и денег. И оборота деньгам.

Но «Чемоданы» — они челноки, у них — ввоз. И денег они на границе не платят.

«Неразумно!» — раздумывал Славик. Смутно. Вопрос был мутным... Пока не понять…

Но мысли ложились штрихами, пока непонятными, свежими, в дополнение к новой картине жизни… «Ведь он же, Виталик, — глядя вслед уходящему вдаль «Икарусу», думал Славик, — тоже мне ничего не должен. А платит! А почему? Он умный, и зря не платил бы…»

«Шальной урожай собирает Виталик. И в хитрую дырку выносит. И платит тому, кто стоит возле этой дырки. А вот «Чемоданы» — какой урожай собирают они! Ну, а я, где стою?» — думал Славик.

Обидеть хотел, или так, посмеялся Виталик, однако, «Психолог», — он брякнул не зря. Возбудил…

***

«И больше нет ничего — все находится в нас!» — песня Виктора Цоя, которой Иван Сергеевич, целиком никогда не слышал, звучала в душе лейтмотивом. Дети и молодежь от нее, и от Цоя вообще, балдели, и слышать его приходилось часто.

«Перемен. Мы ждем перемен!» — как было не слышать бывшего кочегара? Окончательно и безнадежно, у всех на глазах, продолжал разрушаться старый, худой, может быть, но привычный, мир. Ничего не осталось в хозяйстве. Техника не на ходу, площади без посевов. И опустевшие, как в войну, изваяния — боксы, ангары, служебные помещения. Все, что осталось Сергеевичу, — руководителю этих руин. И картина полная.

Держава бросала Сергеича и миллионы других, на «подножный корм». Беднел, опускался, терял себя тот, кто Державе верил. А верить привыкли.

По этой причине и сон назывался «Хер-сон!» Работники ОПХ перешли на подножный корм, растащили технику, шифер, резину, металл и стекла, — все, что можно было бы сделать бартером в элементарных и мелочных сделках — на жизнь. Но и зарплату просить уже не приходили: зачем ноги бить понапрасну?

«Хер-сон!» потому еще становился плохим и насущным делом, что директору нужно было кормить семью. Тут он был на пределе, не знал, как и все, — что делать? Но, теперь: «Все находится в нас!» — тут разве, Цой не прав?

Крушение общества и экономики, от которых веяло страхом; которые переживал он серьезно: за ОПХ, за себя и людей, за семью — того страха не стоили. Сергеич сошелся с Виталиком, и забывал, что не мог прокормить семью недавно. Уже мог поменять машину. И думал о том, чтобы сахар, полученный в счет аренды, под видом зарплаты давать народу. Не деньги, но им, отвезти через поле, — куда и Виталик, продать — будут деньги…